Дивильковские
воспоминания о семье и эпохе
Славная моя большевичка
Мария Петровна Яснева-Голубева, моя бабка со стороны матери, придерживалась той же веры, что и дед Анатолий Авдеевич Дивильковский, и была не менее чем он, известна в РСДРП и РКП. На путь же «нисповергательства установленных законом властей и порядков» вступила даже намного раньше.
Ее жизнь и дела, особенно в дни революционной молодости, не раз описаны в различных брошюрах и книгах, издававшихся в СССР, и я не буду ни соперничать в красноречии и познаниях с авторами этих трудов, ни повторять опубликованного ими. Вместо того изложу, в несколько переработанной редакции, с собственными ремарками и отступлениями, биографию Марии Петровны, как ее составила когда-то ее дочь, а моя мать Елена Васильевна Голубева.
Со старинной фотографии в альбоме смотрит молодая женщина с тонкими чертами лица и строгим внимательным взглядом серых глаз. Это Мария Яснева. Она одета в скромное темное платье с высоким «глухим» воротничком. Такие платья носили многие городские девушки и молодые женщины ее поколения. Но, в отличие от большинства из них, Марии суждено было прожить жизнь, наполненную не только трудом, домашними заботами и любовью, но и борьбой, романтикой и суровыми буднями подпольщицы-революционерки.
Много позже Мария Петровна будет говорить о себе: «я — рядовой солдат революции». При этом она никогда не подчеркнет и не выпятит, что принадлежала к тому узкому кругу русских женщин, которые еще в 80-х годах Х1Х столетия вступили на тернистый путь борьбы с самодержавием. Не похвастается и тем, что была близким человеком в семье Ульяновых: в молодые годы была знакома с матерью Владимира Ильича Марией Александровной и дружила с ним самим, а потом — до конца жизни — сохраняла дружеские отношения с сестрами Ленина Марией и Анной Ильиничнами и его женой Надеждой Константиновной Крупской.
Родилась она в 1861 году в городе Ветлуге, Костромской губернии. Ее отец, «казенный» служащий дворянского звания, рано умер, оставив семью — жену и двух дочерей — без средств к существованию. Грошовая государственная пенсия не могла прокормить вдову с двумя маленькими детьми. Их приютили богатые родственники.
«Детство мое прошло, — вспоминала Мария Петровна, — в поповско-помещичьей обстановке». Унылые будни российской провинциальной глуши скрашивали для девочки книги, близость природы (крошечная в ту пору Ветлуга со всех сторон была окружена дремучими лесами) да сказки о леших и русалках, что рассказывала ей жившая в доме старая няня из бывших крепостных.
Мария Яснева. Фотография 1890-х годов
Прадед и прабабка – родители Марии Ясневой
И. Левитан «Владимирка». Российская глушь ХIХ век
Книжки Мария читала тайком от строгих тетки с дядей, пряча их под пяльцами или под подушкой. Читала все, что находила в доме, главным образом — «жития святых». Верила в бога и в нянькиных русалок. «Затем русалки исчезли, а бог не оправдал моих надежд», — говорила впоследствии Мария Петровна, вспоминая детство.
Когда ей исполнилось четырнадцать лет, они с сестрой и матерью переехали жить в Кострому. Там моя будущая бабушка поступила учиться в земскую учительскую семинарию, готовившую учительниц для сельских школ.
В Костроме, на Волге, в ту пору проживало немало политических ссыльных – студентов, интеллигентов-разночинцев и рабочих, высланных «за пределы городов столичных» за революционную деятельность и выступления против самодержавия. Кое-кто из учителей семинарии, где училась Яснева, водил знакомство с этими «запрещенными людьми» и порой брал с собой на их подпольные собрания некоторых своих учениц. Среди этих последних была и моя будущая бабушка.
«Мне очень рано довелось приобщиться к политической и нелегальной жизни», — вспоминала потом Мария Петровна, имея в виду это свое первое знакомство в Костроме со ссыльными революционерами и чтение «подрывной» литературы, которую они ей давали.
Встречи и книги эти оставили глубокий след в сознании девушки, по существу определив ее дальнейшую судьбу: как и Анатолий Авдеевич Дивильковский, она всю свою жизнь хотела защищать «слабых мира сего», мечтала сделать счастливыми сирых и убогих, угнетенных и обездоленных и активно добивалась установления в России такого строя, который исключал бы деление на бедных и богатых, был бы основан на принципах социальной справедливости.
Окончив костромскую учительскую семинарию, семнадцатилетняя Мария Яснева «ушла в народ».
«Народничество» в ту пору было главным, если не единственным течением русской общественной мысли, направленным против самодержавия и исповедовавшим социалистические идеи. «Расцветом действенного народничества было «хождение в народ» (в крестьянство) революционеров 70-х годов», — отмечал В.И. Ленин.
Четыре года Мария проработала учительницей в сельской школе одного из «медвежьих углов» Костромской губернии. Жила вместе с матерью довольно далеко от школы; после уроков нередко задерживалась над ученическими тетрадями, и возвращаться домой ей приходилось через пустое поле — иногда в сопровождении старухи-сторожихи, иногда одной — в кромешной тьме, порой под проливным дождем или под завывание снежной вьюги и голодных волков.
Летом, когда школа закрывалась, по примеру многих других «народников» Мария Яснева «садилась на землю» — трудилась вместе с крестьянами в поле и на сенокосах. С третьего лета принялась ходить по деревням близлежащих уездов и волостей «книгоношей»-пропагандистом, пытаясь распространять среди сельских жителей «народническое» учение, идеи борьбы за создание общества справедливости и равенства.
В 1881 году на одном из собраний нелегального кружка в Костроме Мария услышала выступление революционера-демократа Петра Заичневского – автора широко известной тогда прокламации «Молодая Россия», которую он написал в тюрьме. Лейтмотивом прокламации и выступлений Заичневского был призыв к свержению царского строя «во имя народного блага».
Немолодой уже в те годы, но все еще неуемный, прошедший царские тюрьмы, ссылки и каторгу Петр Григорьевич Заичневский придерживался идей французского «якобинства», считая, что революция в России должна быть «кровавой и неумолимой». Но индивидуальный террор как средство борьбы Заичневский отвергал. По его мнению, власть у царя и окружавшей его «камарильи» можно и нужно было вырвать с помощью заговора организованного меньшинства революционной интеллигенции и офицерства.
Выступление Заичневского и сам он — высокий, импозантный старик с могучим голосом, произвели на Ясневу неизгладимое впечатление. Выдвинутые им положения «формулировали то, что у меня накопилось за время моей работы в деревне», говорила она позднее, имея в виду беспросветную нужду, дикость и бесправие основной массы сельского населения России. Марии показалось тогда, что со всем этим будет покончено, если такие люди, как Заичневский, сумеют захватить власть в стране.
Вскоре Мария Петровна примкнула к группе сторонников Заичневского, уехала из деревни и с жаром принялась за подпольную организаторскую и пропагандистскую работу от имени заговорщиков-«якобинцев».
Так, в 1888-1889 гг. она вместе с Петром Григорьевичем и другой его поклонницей и помощницей, Аделаидой Романовой, организовала «якобинский» кружок в Смоленске, состоявший в основном из учащихся местных школ и семинарий.
За подобную «подрывную» деятельность и пропаганду «крамольных идей» моя бабушка в начале 1890-х годов была арестована в городе Орле, посажена в тюрьму, а затем сослана в Самару «под гласный и строгий надзор полиции».
В Самаре началась ее «идейная перековка» из «якобинства» в большевизм.
Новым кумиром и «виновником» трансформации взглядов Марии Ясневой оказался Владимир Ульянов — будущий основатель и руководитель первого в мире социалистического государства.
Семья Ульяновых с осени 1889 года проживала в Самаре, и бывавший в их доме известный тогда народник Долгов свел ссыльную Ясневу с Ульяновыми, обратив при этом ее особое внимание на 21-летнего Владимира Ильича. «Необыкновенный демократ», — так отозвался о молодом Ленине Долгов. Было это осенью 1891 года.
Вот как вспоминала о состоявшемся тогда знакомстве Мария Петровна много лет спустя:
«В одно из ближайших воскресений по приезде в Самару я пришла в семью Ульяновых, где гостеприимно встречали нашего брата-ссыльного.
Ко мне навстречу вышла приветливая, красивая старушка Мария Александровна Ульянова, мать Владимира Ильича, и старшая сестра его Анна Ильинична. Когда мы вошли в столовую, в углу за шахматным столиком сидели двое мужчин: плотный блондин Марк Тимофеевич Елизаров, муж Анны Ильиничны, и другой – небольшого роста, рыжеватый с небольшой лысиной».
«Рыжеватый» — это и был Ленин. В первый момент Мария Петровна, как она признавалась потом, была несколько разочарована. «Невидный, выглядевший старше своих лет молодой человек».
Когда Яснева в тот вечер уходила от Ульяновых, Владимир пошел ее провожать, так как жила она далеко.
«Я хорошо помню это первое путешествие мое с Владимиром Ильичем по грязным и темным улицам Самары, — писала много лет спустя моя бабушка. — Я говорю – первое, потому что потом мы часто так путешествовали: всякий раз, как я уходила от Ульяновых вечером, Владимир Ильич шел провожать меня, и вот тогда-то мы с ним и вели бесконечные разговоры и споры; впрочем, спорила больше я. Но вернусь к первому путешествию…
Я, конечно, решила, что буду обращать его в якобинскую веру, попробовала за это приняться, но скоро убедилась, что это более чем трудно…
Часто и много мы с ним толковали о «захвате власти» – ведь это была излюбленная тема у нас, якобинцев. Насколько я помню, Владимир Ильич не оспаривал ни возможности, ни желательности захвата власти, он только никак не мог понять – на какой такой «народ» мы думаем опираться, и начинал пространно разъяснять, что народ не есть нечто целое и однородное, что народ состоит из классов с различными интересами».
Уже после первой беседы с Ульяновым Мария поняла, что ей самой надо многое пересмотреть и многому поучиться. «Знакомство, беседы с В.И. Лениным наложили неизгладимый отпечаток на мое мировоззрение», — отмечала она в своей рукописной автобиографии.
Чуть позже Яснева встретила еще одного молодого человека, знакомство с которым наложило еще более «неизгладимый отпечаток» на ее последующую жизнь.
Это был репрессированный (как нынче бы сказали) за «подрывную пропаганду среди рабочих» студент-выпускник Петербургского университета Василий Голубев, которому суждено было несколько лет спустя стать мужем моей дорогой неукротимой бунтарки.
В те самые дни и вечера, когда Мария Яснева прогуливалась по Самаре в обществе Владимира Ульянова, мой будущий дедушка по этапу, в кандалах, шел в Сибирь. Случилось так, что шел он буквально рука об руку не с кем-нибудь, а с Петром Григорьевичем Заичневским, уже в третий раз за свою бурную жизнь отправившимся в сибирскую ссылку.
Небольшое лирическое отступление, или авторская интерпретация пары страниц из биографии одного русского революционера и одной русской революционерки
— Имя, отчество, фамилия?
— Василий Семенов Голубев.
— Возраст ?
— Двадцать пять лет.
— Род занятий?
— Студент.
— Каким наукам изволили обучаться?
— Учусь на естественном факультете Петербургского университета. Последний курс.
— Учились-с. И вряд ли доведется доучиться, господин Голубев. Однако, все по порядку.Где и с кем изволите проживать?
— С матерью и сестрами. Суворовский проспект, дом покойного купца Голубева.
— Да-с… Маменька ваша, поди, все глаза выплачет, когда узнает, кем стал её сын-с. Неужто не жаль вам ее, господин Голубев?
— Господин следователь!
— Что «господин следователь»? А знаете ли вы, милостивый государь, в чем обвиняетесь? Нет? Так я вам скажу: в принадлежности к кружку злонамеренных лиц, возглавляемому господином Брусневым. Распространение преступных социал-демократических идей, направленных на подрыв основ государственного устройства Российской империи! Признаете ли вы свое участие в оном преступном сообществе?
— Я никогда не слышал о господине Брусневе и возглавляемом им обществе, господин следователь.
— Значит, будем запираться. Тэк-с. Но у нас есть показания свидетелей, согласно которым вы вместе с другими членами означенного сообщества систематически занимались злонамеренной пропагандой в духе названных идей среди фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга. Вы не признаете и этого? Хорошо-с. Позвольте тогда зачитать некий документ. В отрывках, так сказать. Ну вот, хотя бы это место: «Кто дал правительству право губить Россию, заглушая в ней все честное…» Или вот: «Расходившееся своеволие не знает предела, прикрывая произвол общим благом… Избранный правительством путь, облитый кровью, усеянный трупами, не может быть долог…» И так далее, все в том же духе. Не правда ли, вам знакомо это мерзкое сочинение? Ах нет, вы качаете головой? Но у нас, милостивый государь Василий Семенович, есть доподлинные указания на то, что сей, с позволения сказать, труд, — прокламация по поводу кончины сочинителя и бунтовщика Шелгунова, писан вами. Вами, или во всяком случае при вашем участии.
И это опять же не все! Кто печатал и тайно распространял подстрекательские листовки среди стачечников на заводе Торнтона? Вы, милейший, и такие же как вы преступные элементы из кружка господина Бруснева! И если бы этим кончался перечень ваших злонамеренных деяний! Но вы ведь еще причастны к подготовке преступных демонстраций во время похорон господина Шелгунова, где открыто оскорблялся наш августейший монарх и раздавались призывы к установлению в России республики!
Не правда ли, этого более чем достаточно, чтобы надолго упрятать вас в Сибирь, милостивый государь бывший студент Василий Семенович?! И я заверяю вас, что вы там будете. Будете! Это так же бесспорно, как то, что нынче у нас за окном уже ночь, а после наступит утро.
Искренне сожалею о судьбе вашей матушки. Да и о вас, по правде сказать, сожалею, в том смысле, что ведь могли бы быть добрым христианином, учиться наукам, верно служить государю императору и отечеству. Мы наводили кое-какие справки о вас, в том числе и о вашей, так сказать, нежной юности и ранней молодости. Прекрасные отзывы, отличнейшие рекомендации! Из глубоко религиозной семьи… Тих, кроток, имеет здравый смысл и не любитель громкой фразы… Увлекались живописью, не так ли? Мечтали стать художником, в церквах писать, вдали от суеты мирской, святых угодников и ангелов… Похвально, похвально-с! Что же вас толкнуло, господин Голубев, на путь бунтарства? Где ваши совесть и долг христианина?!
— Господин следователь, я прошу вас не тратить понапрасну ваше красноречие. Мы с вами вряд ли когда-нибудь согласимся в том, что есть совесть и долг…
— Как знать, как знать, господин бывший студент. Жизнь, а уж тем более тюрьма да ссылка многих в чувство приводили. Авось, гляди, и вы с годами поумнеете! А пока – ступайте. Подследственного Голубева – в камеру!»
…«Зря с тобой пошла я, Маня. Не понравился мне этот Ульянов твой, скучен показался с его рассуждениями да цифирью. Не пойду я к нему больше, уволь!
Аделаида Романова развязала ленточки шляпки, сняла ее и аккуратно положила на небольшой пузатый комод — главное украшение комнаты, которую снимала в Самаре Мария Яснева.
В последнее время Романова занимала особое положение — то ли доверенного лица, то ли личного секретаря — при общем их с Ясневой кумире, Петре Григорьевиче Заичневском. Их — Петра Заичневского и Аделаиду Романову — и арестовали вместе на квартире Заичневского, в Орле, два года назад, в марте восемьдесят девятого.
Теперь, отбыв срок в Орловской тюрьме, она приехала к подруге в Самару, чтобы вместе подумать, как жить дальше. Сперва решили, что поедут на лето отдохнуть после тюрьмы и подлечиться кумысом на платных дачах под Самарой. Постепенно, однако, настроение стало меняться: гоже ли отдыхать, когда кругом такое творится? Вслед за неурожаем и голодом, поразившими Поволжье в девяносто первом году, началась эпидемия холеры, за ней последовали «холерные бунты» крестьян. Лето девяносто второго вновь выдалось жарким и засушливым, вокруг Самары горели леса, по ночам небо за городом освещалось тревожным заревом.
И потом — Петр Григорьевич в Сибири: как он там, не болен ли, есть ли рядом на кого опереться, кто поддержит и утешит в трудную минуту?
А тут еще эта нелепая дружба Ясневой с молодым Ульяновым. Всю осень и зиму то она к Ульяновым, то Владимир к ней — с книгами, рукописями, разговорами. Когда Мария принялась ей рассказывать, какой это необыкновенный демократ и умница, как много знает в свои двадцать два года и как убедительно отстаивает свою точку зрения, Аделаида сперва насторожилась, удивленно глядя на подругу: «Что это ты, милочка, какие дифирамбы поешь этому марксисту?», — а потом разозлилась и обозвала ее «изменницей принципам якобинства».
И вот теперь она сама, по настоянию Ясневой, вместе с ней побывала в доме Ульяновых, послушала рассуждения Владимира, даже попыталась с ним поспорить. Однако быстро сообразила, что ее возражения и аргументы никем тут всерьез не воспринимаются, надулась и умолкла, испытывая в душе сильное раздражение. Когда уходили, Романова безошибочно, женским чутьем определила: ни Владимиру Ульянову, ни его родным она тоже не понравилась, — прощались вежливо, но все тепло при этом адресовалось одной только Марии.
Аделаида знала, что при всей внешней строгости и даже суровости Яснева в глубине души была вполне женщиной, — в том смысле, что никогда не жила, подчиняясь лишь голосу рассудка, но всегда следовала туда, куда звали ее также и чувства, или, как она сама выражалась, «сантименты». Твердо решив, что не допустит превращения подруги в «заблудшую овцу», отбившуюся от якобинского стада, Романова небезосновательно сделала ставку именно на «сантиментальную» сторону ее натуры: она не стала убеждать «отступницу» в правильности постулатов якобинства; вместо того она принялась исподволь, не торопясь, но методично будить в сердце Марии тревогу, жалость и сострадание к любимому учителю и руководителю, рисуя картины жестоких душевных и телесных мук, которые Заичневский должен был испытывать в далекой сибирской ссылке.
Через несколько недель после посещения Аделаидой Романовой дома Ульяновых обе подруги уже окончательно и твердо решили: они вдвоем отправятся в Сибирь, чтобы найти, утешить и поддержать того, чей дух не могли сломить ни царские тюрьмы и ссылки, ни неудачи, измены и потери друзей и единомышленников, но чьи физические силы и здоровье неумолимо подтачивались суровым климатом отдаленных мест и, главное, годами…
В конце лета тысяча восемьсот девяносто второго года Мария Яснева и Аделаида Романова отправились в долгий и трудный путь в Сибирь. В кружках самарской молодежи, тяготевшей к марксизму, про них говорили: поехали на поклон к Заичневскому.
…Во всей необъятной Российской империи, может быть, нигде и никогда не собиралось одновременно столько честных, благородных, бескорыстных сердец, столько ярких талантов и смелых умов, сколько собралось их по милости императора Александра Ш и его министра внутренних дел графа Делянова в городе Иркутске и его окрестностях в начале тысяча восемьсот девяностых годов. В ссылку на разные сроки, в том числе на вечное поселение, шли и шли по этапу в тот далекий край народники и «народовольцы», первые российские социал-демократы — поседевшие в тюрьмах профессиональные революционеры, руководители рабочих кружков, бородатые и безусые студенты и даже совсем еще юные гимназисты и курсистки.
Вынужденные к практическому бездействию сегодня, весь пыл своего ума и души эти люди направляли теперь на поиски маршрута и плана завтрашних действий против ненавистного врага. В то время как жандармское управление рапортовало царю о неукоснительном выполнении высочайшего повеления относительно строжайшей изоляции от общества путем ссылки в отдаленные места злоумышленных и неблагонадежных элементов; в то время как иркутские, а также и все иные российские обыватели солили огурцы, квасили капусту, крестили детей, гадали на картах и давали взятки околоточным, эта истинная элита русского общества в жарких дискуссиях и спорах вынашивала, рождала, формировала и оттачивала идеи, которым суждено было оплодотворить поднимавшийся прилив отчаяния и ярости фабрично-заводского люда, дать ему политическое направление и повести его, а вместе с ним всю Российскую державу к новым, еще неведомым берегам.
Бакунин или Маркс, Михайловский или Плеханов? Крестьянская община как ячейка и прообраз будущего социалистического устройства или неотвратимое расслоение русского общества на два основных класса-антагониста — пролетариат и буржуазию? Захват власти горсткой смельчаков при первой возможности или терпеливое взращивание армии сознательных борцов за новый строй? По какому бы поводу и где бы ни собирались группы ссыльных — пусть даже два или три человека встретились, чтобы отметить именины друга либо прибытие в ссылку нового товарища, — дело неизменно кончалось тем, что вокруг этих и подобных им вопросов закипали страсти, скрещивались аргументы, вспыхивали фейерверки красноречия и остроумия.
В конце тысяча восемьсот девяносто второго — начале девяносто третьего годов участниками многих дискуссий, проходивших в домах политических ссыльных в Иркутске, были трое: Петр Григорьевич Заичневский – хотя и сильно сдавший физически, но все еще с жаром молодости доказывавший применимость опыта французских якобинцев к российской действительности; бывший студент Василий Семенович Голубев — спокойно и рассудительно, «без крикливости и строптивости», как говорили о нем товарищи, излагавший некоторые важные положения учения Карла Маркса; и Мария Петровна Яснева — «якобинка на свой особый лад»: хотя и прибыла она в Сибирь добровольно, чтобы поддержать и ободрить своего учителя и кумира Петра Григорьевича Заичневского, однако, от внимательных слушателей не ускользнуло, что, выступая в диспутах между народниками и марксистами, все больше брала она сторону последних; в разговорах же с товарищами не раз в подтверждение того или иного положения ссылалась на «выкладки и рассуждения, которые приходилось слышать от одного бесспорно одаренного юноши, младшего брата казненного за попытку покушения на царя народовольца Александра Ульянова — Владимира Ульянова».
Мария Яснева и Василий Голубев встретились на квартире у Заичневского в тот самый вечер, когда счастливые, хотя и измученные долгим странствованием из Самары в Иркутск, Мария и Аделаида, наконец-то, смогли крепко пожать руку Петру Григорьевичу и приступить к подробному отчету о событиях, случившихся в якобинском лагере с момента отправки руководителя по этапу в Сибирь. И в последующие дни, почти всякий день, оба бывали здесь, и нередко втроем, вместе с Заичневским, а если бывала Аделаида, то и вчетвером, ходили в гости к другим ссыльным, на диспуты, собрания и вечеринки. Иногда Заичневский и Романова оставались дома, и тогда Мария Петровна и Василий Семенович шли вдвоем.
Через несколько дней Яснева и Голубев знали друг о друге почти все. И думать друг о друге постепенно становилось чем-то очень важным в жизни обоих.
Как бы ни был склонен иной молодой человек (неважно, какого пола) растворять свое «я» в общем интересе и деле многих, как бы ни привык он жить для этого общего дела и жертвовать собой ради дорогой ему идеи, все равно, рано или поздно, природа, по большей части, властно заявит в его душе и теле о своих правах и потребует к себе внимания. И потому, продолжая ходить на диспуты, участвуя в словесных баталиях между марксистами и народниками, разговаривая, как и раньше, то о делах, то о житейских пустяках, словом, внешне оставаясь прежними, в том числе и в отношении один к другому, Мария Петровна и Василий Семенович, чем дальше, тем все чаще и дольше вели свой собственный, внутренний и молчаливый, неслышный посторонним, но чутко улавливаемый каждым из них диалог, в котором ставились все, в том числе самые трудные вопросы, давались самые откровенные ответы, высказывались, взвешивались, подтверждались или отбрасывались самые важные суждения из тех, что один человек может вынести о другом, понимая или чувствуя, что от правильности этих суждений зависит многое, зависит главное, зависит, в конечном итоге, все.
«Я не так молода, мне уже за тридцать. Моя жизнь проходит в борьбе, в преодолении трудностей, невзгод и преград, связанных с работой профессионального революционера. Но я — женщина, и именно теперь, сейчас я это почувствовала, кажется, впервые или, может быть, вспомнила, как о чем-то давно забытом. Это случилось в то мгновение, когда я посмотрела на Вас. Нет, не в тот самый первый раз, при мимолетной встрече с Вами во время нашего с Романовой первого посещения Петра Григорьевича здесь, в Иркутске, когда все мелькало, мельтешило и путалось в голове от усталости и волнения. Но потом, чуть позже, когда Ваше лицо, Ваши глаза выделились из сумбура впечатлений от первых минут встречи со старыми друзьями и соратниками, от новой, незнакомой обстановки. Такие голубые-голубые глаза, добрые, чистые и честные, как у ребенка… Интересно, а что почувствовали Вы, что увидели во мне в тот момент?»
«О, я увидел героиню, самоотверженного борца, не побоявшегося проделать тысячи трудных верст, чтобы явиться, как солдат к командующему, за новыми боевыми приказами. Но как же Вы были хороши — легкая и стройная, с такими милыми серыми глазами и русыми волосами!.. Увидел ли я в Вас женщину? — Боже мой, как встрепенулось все во мне в тот миг, как захотелось мне тогда и как хочется с тех пор, всякий час и каждую минуту, взять Вашу руку в свою, погладить Ваши чудные волосы, прижать Вас к своей груди…»
«Мне кажется, мы могли бы быть большими друзьями. Мне нравится, нет, что я говорю – мне очень нравится, как Вы себя держите — с Петром Григорьевичем, с Аделаидой, со всеми и, не скрою, со мной тоже. Хотя, что касается меня, то мне, пожалуй, хотелось бы, чтобы Вы были немножечко посмелее. Ведь, в конце концов, из нас двоих Вы — мужчина, а я — женщина… Но это, наверное, со временем придет, и не будем пока думать об этом. Гораздо важнее было бы знать — в самом ли деле Вы такой, каким мне представляетесь: очень серьезный во всем. Мне кажется, я тоже такая, и нам с Вами будет легко понимать друг друга. По-моему, главное — всегда видеть большую цель в жизни и идти к ней, не отклоняясь в сторону, не размениваясь на мелкое. Интересно, думаете ли и Вы так же?»
«Главное в этой жизни, по моему разумению, — это справедливость и любовь. Не подумайте, что я из поклонников графа Льва Николаевича Толстого. О нет, когда закон справедливости попирается, а любовь к ближнему растоптана сапогом корыстолюбца и властелина, я готов — и я это уже доказал — вступить на путь самой беспощадной борьбы с носителями зла.
Я никогда поначалу не подозревал в себе склонности к политической борьбе. Но однажды — то было еще в восьмом классе гимназии — мне довелось прочитать письмо из Шлиссельбургской крепости. Меня потряс ужас положения политических заключенных, и вот тогда я оглянулся на простор окружающей жизни России и почувствовал, что к этому нельзя быть равнодушным — надо бороться!»
«Все точно так, как Вы говорите, было и со мной… Но Вы, такой мягкий, добрый, незащищенный, с этими Вашими смешными пенсне на носу и вечными простудами, — сможете ли Вы выдержать суровую жизнь, полную борьбы и испытаний, которая ожидает профессионального революционера? Впрочем, имеет ли это значение, если рядом с Вами будет друг, у которого хватит твердости и выдержки на двоих? Таким другом Вам могла бы быть я. Мне кажется, у меня достанет сил нести до самого конца знамя борьбы за наши идеалы и вместе с Вами оградить Вас, Ваш покой от житейских бурь. Вы будете жить так, как захотите, читать Ваши книги, писать, рисовать… Ведь все равно это будет честная и чистая жизнь, а это главное. И потом, ведь на нас все не кончается… Вы понимаете, что я имею в виду?»
«Милая, родная, если есть в мире женщина, которую я желал бы видеть матерью моих детей, то это Вы! Но что это я, боже, смею ли я думать об этом!?»
«Да-да, конечно, потому что и я думаю… Но это будет потом, потому что нынче я уеду отсюда, отправлюсь в Москву, в другие города, буду выполнять задания Петра Григорьевича, стараться восстановить сеть якобинских организаций… Сказать по правде, я теперь не очень верю в успех нашего дела; мне все больше кажется, что будущая борьба пойдет так, как о том говорит молодой Ульянов… Но как бы то ни было, сейчас я уеду из Иркутска, а Вы останетесь здесь еще на четыре года. Не забывайте меня! Я же не забуду ни одной минуты, проведенной с Вами, ни одного слова из тех, что мы с Вами сказали или хотели сказать друг другу!»
Никто не знает и никогда не узнает, как прощались «якобинка» Мария Яснева и бывший студент Василий Голубев в городе Иркутске перед долгой, по нормальным человеческим стандартам, но такой, в сущности, краткой четырехлетней разлукой в первые теплые дни тысяча восемьсот девяносто четвертого года. Начинали сдвигаться, подтаивая, тяжелые пласты снегов, укрывавших от края до края громадную империю. В стране нарастало брожение среди фабрично-заводского люда. Где-то в Самаре невзрачного вида, рыжеватый, с ранней лысинкой молодой человек по имени Владимир Ульянов разрабатывал план созыва съезда российских социал-демократов для создания партии революционеров-марксистов. В России наступала ранняя весна…
Поскольку по завершении срока сибирской ссылки бывшего студента Голубева российские власти не разрешили ему селиться в столичных городах, Василий Семенович и Мария Петровна, ставшие мужем и женой, пожили некоторое время в Смоленске, а затем перебрались в Саратов.
Моя будущая бабушка сразу же установила связи с проживавшими в этих двух городах революционерами и активно включилась в их работу. Но то была уже не прежняя Мария Яснева, о которой многие из них были наслышаны в связи с прошлыми делами группы Заичневского (сам Петр Григорьевич Заичневский умер в 1896 году).
И перемена вовсе не сводилась только к тому, что она была теперь не Ясневой, а Голубевой.
Волна забастовок на промышленных предприятиях, прокатившаяся в ту пору по многим городам России, особенно крупная стачка петербургских ткачей в 1896 году, окончательно разбила «якобинские» взгляды Марии Петровны. И она стала одной из первых саратовских революционеров, заявивших о себе как о твердых сторонниках и приверженцах Владимира Ульянова. В частности, Яснева-Голубева решительно заняла его сторону в острой полемике, которую «Ильич» вел тогда с известной в социал-демократических кругах «экономисткой» Кусковой.
Как свидетельствовала потом в своих воспоминаниях Мария Петровна, после встречи с Ульяновым она по сути дела уже с начала 1890-х годов вела работу в поддержку его взглядов, а в 1901 году и организационно примкнула к его сторонникам, вступив в Российскую социал-демократическую рабочую партию.
Первой и главной партийной «нагрузкой» Голубевой в Саратове стали транспортировка и распространение издававшейся за границей (Швейцария) ленинской газеты «Искра». Нередко ей приходилось перевозить этот «подрывной» груз из Саратова в другие приволжские города, пряча его то под кофтой, то в дорожном бауле.
После II съезда РСДРП (1903 год) Мария Петровна стала секретарем Саратовского «большевистского» (т.е. выступавшего с ленинских позиций) комитета партии. Ленин, узнав об этом, писал ей из Женевы:
«Чрезвычайно рад…, что Вы живы и заняли солидарную с нами политическую позицию. Мы виделись и были знакомы так давно (в Самаре в 1892—1893 году), что без посредства новых друзей нам трудно бы и возобновить дружбу. А возобновить ее мне очень бы хотелось. Для этого посылаю Вам, пользуясь адресом, подробное письмо о наших делах и усердно прошу ответить лично и поскорее…»-[1]
В конце 1904 года семейство Голубевых — Василий Семенович, Мария Петровна и родившиеся у них две девочки, Леля и Катя (к тому времени соответственно пяти и четырех лет) — перебралось в С.-Петербург.
Василий Семенович, еще в Саратове отошедший от социал-демократического движения и увлекшийся делами земства (он работал секретарем местной земской управы), довольно скоро вошел в круг столичных «идеологов-земцев»: сперва сотрудничал и активно выступал на страницах издававшегося в С.-Петербурге журнала «Земское дело», а затем на протяжении нескольких лет фактически возглавлял этот печатный орган либералов-«земцев».
Мария же Петровна, напротив, еще глубже погрузилась в дела «партийные».
Шла война с Японией, в которой войска царской России терпели поражение за поражением. В Цусимском сражении погиб флот, пал Порт-Артур. Охватившие страну забастовки на фабриках и заводах, волнения среди солдат, крестьянские выступления, студенческие беспорядки и демонстрации – все говорило о том, что в империи назрел глубокий социальный и политический кризис, — страна стояла накануне крупных революционных потрясений.
В такой обстановке большевики готовили III съезд РСДРП, состоявшийся в Лондоне в апреле 1905 года.
Мария Петровна работала в организационном комитете по созыву III съезда. В ее обязанности входили, в частности, прием в Петербурге и отправка далее, в Лондон, избранных на съезд и прибывавших из различных уголков России делегатов. Одновременно она работала в Петербургском комитете РСДРП.
В октябрьские дни 1905 года, когда обе столицы – Москва и Петербург, а также целый ряд других промышленных центров Российской империи стали свидетелями бурных революционных выступлений, в петербургской квартире Голубевых на углу Большой и Малой Монетных улиц находился штаб столичного комитета РСДРП.
«Милостивый государь студент Василий Голубев». Фото конца 1880-х годов
Письмо В.И. Ленина М.П. Голубевой. Заверенная копия
Дети, которые «спали на бомбах»: Леля и Катя Голубевы (фото ок. 1905 г.)
В.С. Голубев с дочерьми Лелей и Катей на даче, которую семья снимала под С.-Петербургом (Териоки)
В квартиру свозились бомбы и револьверы, с утра до позднего вечера приходили и уходили рабочие, студенты, курсистки. Один из товарищей, работавших в те дни с Марией Петровной в Петербургском комитете, как-то сказал: «Дети ее спали на бомбах».
Действительно, Мария Петровна, к ужасу бедного Василия Семеновича, использовала для конспиративных дел даже детскую комнату. Став взрослой, много лет спустя, Леля Голубева (Елена Васильевна, моя мать) вспоминала, как однажды (это было уже в 1907 или 1908 году) к ним на квартиру явились жандармы, произвели обыск, но ничего предосудительного не обнаружили. А когда жандармы ушли, из-под волос ее и Катиных кукол были извлечены нелегальные большевистские издания, отпечатанные на очень тонкой, «папиросной» бумаге и запрятанные внутрь фарфоровых головок.
В конце 1905 года Мария Петровна работала в комиссии помощи безработным, созданной при Петербургском Совете рабочих депутатов, — заведовала столовой на Болотной улице. И эту свою должность она использовала для распространения ленинских идей, создав при столовой «агитационный пункт»: посетители столовой расходились по улицам и предприятиям Петербургской стороны, нагруженные большевистскими листовками.
В начале 1906 года в квартире на углу Большой и Малой Монетных улиц помещалась штаб-квартира В.И. Ленина. В комнате по соседству с Лелиной и Катиной детской происходили встречи лидера российских социал-демократов с руководящими партийными работниками и проводились заседания Центрального Комитета РСДРП. Кроме того, Ленин в период своего нелегального пребывания в Петербурге, под угрозой ареста, неоднократно ночевал в квартире Голубевых.
Когда «Ильич» перебрался в Финляндию и там стали издаваться листовки и газета РСДРП, на Марию Петровну была возложена задача их распространения в Петербурге. В 1907 году она приняла участие в создании в одном из районов Петербурга нелегальной большевистской типографии и некоторое время работала в ней.
В январе 1911 года умер тяжело болевший Василий Семенович, которому было в ту пору всего сорок четыре года. Мария Петровна осталась с тремя детьми (после Лёли и Кати родился еще мальчик Юра) без всяких средств к существованию.
Портрет В.С. Голубева и титульный лист его книги
С богатыми родственниками покойного мужа [2] она знаться не желала — да и они не могли простить Марии Петровне ее участия в революционной деятельности.
Пришлось моей будущей бабушке зарабатывать на хлеб насущный себе и детям. Заработки были мизерные, и семья, по рассказам моей матери, жила впроголодь.
Работала Мария Петровна заведующей библиотекой вечерних курсов в «Народном доме» Паниной в Петербурге. Она и здесь умудрялась вести антиправительственную агитацию среди рабочих, посещавших эти курсы. Но к более серьезным партийным делам ее уже не привлекали. Все больше давали о себе знать возраст (ей шел уже шестой десяток) и усталость — стало побаливать сердце.
Однако, по словам самой Марии Петровны, совершившиеся в 1917 году в России сначала февральская (буржуазная), а затем Октябрьская социалистическая революции снова привели ее «в боевой порядок». Она активно включилась в строительство новой, советской жизни.
После октября семнадцатого года М.П. Голубева работала много, хотя и на должностях относительно скромных. Сперва — статистиком в Центральном совете фабрично-заводских комитетов и в Совете народного хозяйства Союза коммун Северной области. Потом ее направили заниматься статистикой в Народный Комиссариат юстиции. Одновременно (по вечерам) Мария Петровна ходила в петроградскую Чрезвычайную комиссию (ЧК), где участвовала в разборе материалов арестованных контрреволюционеров и саботажников.
По свидетельству моей матери Е.В. Голубевой, в те суровые времена бабушка не раз обходила петроградские тюрьмы, чтобы лично удостовериться в том, что то или иное попавшее к ней «дело» имело под собой достаточные основания, что оно не было возбуждено против ни в чем не повинных и задержанных случайно либо по ошибке людей.
Осенью 1919 года Мария Петровна с семейством (Леле было уже двадцать лет, Кате девятнадцать, а сыну Юре одиннадцать) переехала из Петрограда в Москву: в Центральном Комитете РКП(б) было принято решение направить ее на работу в «Свердловский университет» — высшее учебное заведение, специально открытое в Москве для подготовки партийных работников и работников советского аппарата. М.П. Голубева должна была делиться там с будущими руководящими кадрами своим опытом партийной работы.
Однако Марии Петровне не пришлось стать преподавателем в «Свердловке». Вместо того ей поручили срочно заняться совсем другим делом.
То были критические для новой власти дни: в стране полыхало пламя гражданской войны; войска «белого» генерала Юденича наступали на Петроград, армия Деникина шла от Орла и Курска к Туле. На Севере и на Юге России, на Дальнем Востоке высаживались иностранные войска — англичане и французы, американцы и японцы готовились приступить к дележу огромной рухнувшей империи в случае, если бы большевики не сумели удержать в своих руках власть.
Большевики во главе с Лениным, принимая все меры для отпора интервентам и белогвардейцам, все же готовились и к худшему.
На случай захвата столицы «белыми» предусматривался уход партии в подполье. С этой целью, в частности, в обстановке полной секретности в Москве создавалась сеть конспиративных квартир для нелегального проживания руководителей РКП и Советской власти. Марии Петровне Голубевой как надежному человеку и опытному конспиратору было поручено, под видом бывшей дворянки и богачки, выступать в роли «хозяйки» одной такой квартиры, — если не ошибаюсь, той самой, которая предназначалась для нелегального проживания В.И. Ленина (по некоторым данным, ей поручили и общее руководство всей сетью конспиративных квартир).
Эту роль она играла — правда, недолго, поскольку положение на фронтах гражданской войны вскоре стало выправляться, — оставив собственный дом и семью, в том числе малолетнего Юру, который тяжело болел и вскоре умер.
В том же 1919-м году Мария Петровна в последний раз встретилась с В.И. Лениным. Дело было в марте, еще в Питере, на похоронах Марка Елизарова, мужа одной из сестер Ленина. Ленин приехал тогда в Петроград, чтобы присутствовать на траурной церемонии. Вот как рассказывала об этой встрече в своих «Воспоминаниях» М.П. Голубева:
«Я уже стояла у гроба, когда вошел Владимир Ильич. Первым моим порывом было подойти к нему (мы несколько лет не виделись), но я не знала, как отнесутся к этому окружающие, и осталась на месте. Владимир Ильич увидал меня, сам подошел ко мне, и мы отправились с ним в больничный сад. Я как сейчас помню проваливающийся снег под ногами, фигуру и голос Владимира Ильича. Он вспомнил прежде всего Самару… Расспрашивал о самарцах, о том, где они, что с ними, работают ли, в партии ли. Расспросил, как я живу, что делаю, расспросил о моих детях, учатся ли, не голодают ли… А на прощанье Владимир Ильич задал мне вопрос, который немного ошеломил меня… Владимир Ильич спросил меня: «Как вы думаете, вернемся мы к прошлому или нет?» Я чистосердечно и убежденно ответила: «Нет, может быть, нас ждут еще частичные поражения, но к прошлому не вернемся». Он, по-видимому, остался доволен моим ответом. Это было наше последнее свидание. После этого я видела и слыхала Владимира Ильича только с трибуны. Но не раз еще пришлось мне убедиться, что он остался по-прежнему хорошим, заботливым товарищем. Ни разу я ни за чем не обращалась к Владимиру Ильичу, ни разу не напоминала о себе, и тем не менее он не раз выручал меня в тяжелые минуты жизни. Этот необыкновенный человек являл собой разительный пример того, как могут сочетаться величие и простота, суровость и человечность в самом лучшем значении этого слова».
С начала 1920-х годов бабушка моя работала в аппарате Центрального Комитета РКП(б), ведая вопросами статистического учета. Она и несколько сотрудников группы, которую она возглавляла, изучали состав партии, изменения, происходившие в ее рядах, готовили справки и статистические материалы для партийного руководства, к съездам, конференциям и пленумам ЦК.
Пропуск М.П. Голубевой на похороны В.И. Ленина. Пропуск подписан Ф. Дзержинским
М.П. Голубева на похоронах В.И. Ленина
При непосредственном участии Марии Петровны в аппарате ЦК была проделана работа по подготовке «партийной переписи», а также по изданию статистических сборников «РКП(б) в цифрах».
В 1929 году М.П. Голубева, которой было уже почти семьдесят, вышла на пенсию. Но ее все же включили в том году в состав комиссии Московского комитета ВКП(б) по «чистке» рядов партии. И здесь, как подчеркивала в своих воспоминаниях моя мать, Мария Петровна проявляла, наряду с партийной принципиальностью, чуткость и внимательное отношение к людям, которых проверяли и «вычищали».
Немало сил бабушка отдавала в 1920-е и 30-е годы Обществу старых большевиков. Она избиралась членом Президиума ОСБ, заседала в «комиссии смычки трех поколений». Работа этой комиссии заключалась, главным образом, в сборе материалов по истории компартии для публикации; вместе с рядом других товарищей Мария Петровна готовила к выпуску сборник «От подпольного кружка к пролетарской диктатуре» (в издательстве «Молодая гвардия») — ею было написано, в частности, предисловие к четвертому тому этого сборника.
Достигнув преклонных лет, болея, Мария Петровна Голубева, тем не менее, охотно выступала в различных аудиториях — перед рабочими и студентами вузов, перед детьми в школах и домах пионеров. Она ценила возможность обращаться с живым словом к людям: это давало ей возможность, делясь воспоминаниями о работе в подполье и встречах с Лениным (никогда не выпячивая при этом своей роли), заражать и заряжать слушателей собственной верой и преданностью коммунистическому учению.
Характер и жизненное кредо моей бабушки, пожалуй, наиболее точно были сформулированы ею в ответе на вопрос одной из анкет Общества старых большевиков в 1928 году. «В чем Вы нуждаетесь, чем можно улучшить не только Ваше здоровье, но и Вашу способность к борьбе за наши идеалы?», — не без «подковырки» спрашивали авторы анкеты. «Ни в чем не нуждаюсь — гордо отвечала Мария Петровна, — и думаю, что способности к борьбе за ленинские идеалы еще не потеряла». Более искреннего ответа быть не могло.
Последнее поручение Мария Петровна выполняла, когда ей было уже 73 года: в 1934 году она участвовала в работе Бюро жалоб Комиссии советского контроля при Совете Народных Комиссаров СССР. Вновь старалась вникнуть в судьбы людей и обеспечить справедливое и чуткое отношение к ним.
Отзываясь о ее работе, Мария Ильинична Ульянова, сестра В.И. Ленина, написала тогда: «Не часто встретишь такого добросовестного работника, каким является Мария Петровна. Большим достоинством работы т. Голубевой является то, что за каждой жалобой она видит живого человека, что является наиболее важным и ценным в нашей работе».
В мае 1936 года Мария Петровна ушла из жизни, в которой главным смыслом и путеводной звездой для нее был социалистический идеал.
Титульный лист книги Марии Ильиничны Ульяновой, подаренной М.П. Голубевой с дарственной надписью «На память»
Более подробно биографию Марии Петровны Голубевой см. в книгах и брошюрах:
-
Вера Морозова «Женщины революции». Повесть. Изд-во «Молодая Гвардия» 1982 г.
-
Вера Морозова «Дом на Монетной». Повесть. Изд-во «Детская литература» 1969 г.
-
«Славные большевички». Государственное издательство Политической литературы 1958 г.
-
Л. Б. Красин (Никитич) «Дела давно минувших дней» (воспоминания). Издание третье Изд-во «Молодая Гвардия» 1934 г.
-
Вера Морозова «Привлечённая к дознанию». Повести. Изд-во «Молодая Гвардия»
1970г. -
«У истоков большевизма». Воспоминания документы материалы 1894-1903. Изд-во «Московский Рабочий» 1983 г.
-
Д. Коновалов Саратовский агент «Искры». Саратов 1969 г.
-
В. Морозова «Мастерская пряток», Изд-во «Детская литература» 1989 г.
Сноски: