Дивильковские
воспоминания о семье и эпохе
Иван да Лёля
(продолжение и окончание)
Пароход «Беренгария»[1], один из самых комфортабельных лайнеров британского морского пароходства «Кунард», заканчивал очередной рейс через океан на линии Лондон — Нью-Йорк.
До прибытия в порт назначения оставалось менее двух суток. Погода портилась: Гольфстрим остался позади, судно вошло в зону холодного течения, ветер крепчал и свежел, волнение моря усиливалось. В воздухе появились чайки и еще какие-то птицы, казавшиеся черными на фоне ярко-голубого неба и синих волн. Появление птиц означало, что в море идут косяки трески: невдалеке был остров Ньюфаундленд.
Иван не переводил часы от самой Москвы: следил, как постепенно они все дальше уходили вперед по сравнению с солнечным временем. Получалось, что сутки у него теперь состояли из двадцати пяти часов: двадцать четыре «как у всех» и еще один на циферблате — «московский», за счет разницы поясного времени. «Лишние» часы складывались во все большее отставание окружавшей Ивана реальности от Москвы.
Московское время на часах помогало вспоминать дом: на пароходе разгар дня, сияет солнце, на палубе толпятся пассажиры, а Иван посмотрит на стрелки своих часов и вспомнит: в Москве уже вечер, Леля пришла с работы, кормит детей и собирается укладывать их спать. Или, наоборот: здесь ночь, Иван готовится ко сну, а на часах у него уже семь утра, — значит, Леля встает и начинает готовить завтрак себе и мальчикам...
Ветер все крепчал, шторм разыгрывался не на шутку. Соленые брызги начинали долетать до самой верхней, десятой палубы судна, которое, несмотря на его гигантские размеры, стало заметно раскачивать с носа на корму. Стены-переборки все громче поскрипывали и потрескивали в такт качке; идти по палубе и трапам становилось все труднее: гигантская сила качки то несла вперед и вверх, то, наоборот, вдруг накрепко пришпиливала к полу.
До того, как ступить на борт «Беренгарии», Иван полагал, что его ничем уже не удивишь, — наездился и насмотрелся за пятнадцать лет работы в Наркоминделе; однако, на этом пароходе он просто разводил руками от изумления. Поражала «Беренгария» размерами и комфортабельностью: длиной была не меньше километра и высотой с пятнадцатиэтажный дом, вмещала две с половиной тысячи человек — пассажиров и команду. Целый плавучий город со всеми мыслимыми удобствами, особенно для тех, кто плыл в каютах первого класса.
Группа из трех наркоминдельцев, в которую входил Иван, размещалась в первом классе — все же это была официальная делегация СССР, направлявшаяся за океан для установления дипломатических отношений с Америкой после шестнадцати лет «непризнания» Советской России вашингтонским правительством. Иван мог, стало быть, пользоваться всеми преимуществами жизни богачей, плывших рядом с ним на судне.
Первый класс занимал несколько верхних этажей; чуть ниже находились каюты второго, а еще ниже — третьего класса, который был изолирован от двух других: из помещений, где теснились пассажиры третьего класса, на палубы второго и первого можно было попасть только через два служебных прохода, двери которых были постоянно заперты. С таким «классовым делением» приходилось мириться представителям первого в мире государства рабочих и крестьян…
К услугам обитателей кают первого класса было несколько магазинов и ресторанов, кинотеатр и даже церковь. За обедом пассажир мог бесплатно (это входило в стоимость билета) заказать себе любое блюдо, включая самые диковинные, — например, суп из ласточкиных гнезд или жареных трепангов: меню, ежедневно печатавшееся в типографии на борту парохода, состояло из нескольких сот наименований. Можно было хоть по двадцать раз в день — в ресторане или у себя в каюте, либо развалившись в шезлонге на палубе, — потребовать, чтобы тебе принесли кофе или чая с пирожными и сэндвичами — и тоже бесплатно: единственное, за что здесь требовали платить наличными, было спиртное; но Ивану его не надо было и даром, — вина он не пил.
Поражало обилие прислуги — на каждого пассажира, плывшего в каюте первого класса, приходился слуга, предупреждавший малейшее желание своего «патрона»: он подбегал с огнем, если тому требовалось прикурить; по малейшему знаку подавал кофе или коньяк; поправлял плед, когда, задремав в шезлонге на палубе, пассажир нечаянно раскрывался на ветру…
Каждый вечер обитателям первого класса давали концерт либо показывали кино; днем их развлекали играми и аттракционами, а желающие могли состязаться в ловкости и умении на теннисном корте или в плавательном бассейне. Выходила на пароходе собственная ежедневная газета с местными «новостями» и объявлениями, с рекламой и сообщениями мировых телеграфных агентств, а за умеренную плату можно было связаться по радиотелефону с любым городом Европы и Америки…
Единственное, чего компания «Кунард» не могла гарантировать своим клиентам, была благоприятная погода, и Иван ловил себя на мысли, что порадовался бы сейчас самому свирепому шторму: пусть всех этих господ — банкиров и карточных шулеров (а кто же еще мог позволить себе такое дорогое путешествие?) тряхнуло бы и вывернуло наизнанку от качки и страха, и они вспомнили бы, что и они — люди, ничем не лучше тех бедолаг-эмигрантов, что плыли третьим классом далеко внизу, в трюме парохода…
Иван долго стоял на верхней палубе, следя взглядом за огненно-красным солнечным диском, который медленно опускался за горизонт, — думал о своем. Он размышлял над тем, что должен будет сказать нарком Литвинов (или «папаша», как за глаза называли его наркоминдельцы) представителям прессы, когда делегация сойдет на берег. Сегодня после обеда Максим Максимович потребовал, чтобы Иван вместе с заведующим отделом печати НКИД Уманским (третьим членом их делегации) к утру подготовил проект такого заявления, — он хотел, не спеша, поработать над текстом завтра днем.
Первая страница номера газеты, выходившей на пароходе «Беренгария». «Деловые отношения между коммунистическими и капиталистическими государствами неизбежны» — гласит заголовок статьи
Начинало темнеть; на горизонте, со стороны, противоположной той, где опустился в морскую пучину раскаленный солнечный шар, постепенно пропадала черта, отделявшая небо от водной поверхности; там все сливалось в серой пелене тумана и туч.
Иван сошел по трапу двумя палубами ниже, отворил тяжелую дверь в помещения первого класса и, переступив через металлический порог, шагнул в ярко освещенный коридор. По ковровой дорожке прошел мимо входа в «пальмовый зал», где уже играла музыка и собирались, рассаживаясь в мягкие кресла, мужчины в смокингах и дамы в мехах: сегодня давали благотворительный концерт в пользу христианских приютов для престарелых моряков, и накрашенная, улыбающаяся ослепительной улыбкой девица за столиком у входа собирала пожертвования…
«Папаша» решил, что пойдет сегодня на концерт, и, чтобы нарком не торчал один среди иностранцев, приходилось идти и Ивану: значит, работать над текстом заявления для печати придется ночью. Иван не в первый уже раз чертыхнулся про себя и направился к двери своей каюты: пора было надевать смокинг.
… Светопреставление, или триумфальное шествие «папаши» по Соединенным Штатам, как называл это Иван в письмах и потом, в разговорах со знакомыми, началось задолго до того, как советская делегация сошла на берег.
Едва лишь «Беренгария» стала на внешнем рейде Нью-Йорка, как к ней устремились десятки катеров, и вместе с представителями американских властей и обгоняя их, на борт хлынула толпа репортеров, которые мгновенно образовали вокруг Литвинова кипящий, бурлящий, орущий и озаряемый вспышками магния человеческий водоворот.
После того, как нарком зачитал свое заявление для прессы, ее представители еще целый час не отпускали его от себя: забрасывали бесчисленными вопросами, заставляли улыбаться, жать руки и приветственно махать шляпой перед кино- и фотокамерами.
Потом, когда советские дипломаты смогли, наконец, вырваться из плотного кольца журналистов, их усадили в катер и вместе с сопровождавшими сотрудниками государственного департамента доставили на пристань Нью-Йорка, а оттуда на специальном поезде, поданном прямо к причалам, немедленно отправили в столицу США.
Были в этой стремительности ощущение значительности события и примета отлаженности механизма власти. Но было также и чувство, которое потом не покидало членов делегации, что власти боялись их и всячески старались отгородить от публики. Точно были Литвинов, Дивильковский и Уманский носителями чумы или какой-то еще прилипчивой заразы.
Однако, сильно, видимо, притягивал и интриговал американцев Советский Союз и возможность посмотреть с близкого расстояния на представителей этой диковинной страны, потому что любопытство репортеров к Литвинову и делегации в целом не только не остыло после первого знакомства, но, напротив, как бы еще больше разгоралось.
Генеральный секретарь НКИД СССР И.А.Дивильковский на борту парохода «Беренгария» при подходе к Нью-Йорку
Покуда советских дипломатов везли к пристаням Нью-Йорка, рядом с их катером все время шел, загораживая вид на Манхеттен и статую Свободы, другой катер, битком набитый корреспондентами, непрерывно фотографировавшими и снимавшими их на кино. И поезд, увозивший делегацию в Вашингтон, с трудом смог тронуться с места, так густо облепили его со всех сторон репортеры, часть из которых умудрилась даже забраться на крышу «папашиного» вагона.
А по прибытии в Вашингтон снова был «большой тарарам», как назвал это про себя Иван, — опять толпы репортеров и фотографов не отставали от делегации во все время ее проезда по городу на автомашинах в сопровождении эскорта мотоциклистов, покуда кавалькада не скрылась в воротах правительственного особняка…
Следующие десять дней — с седьмого по шестнадцатое ноября тысяча девятьсот тридцать третьего года — были загружены работой, потребовавшей крайнего напряжения сил: шли многочасовые переговоры в госдепартаменте (в них участвовал и Иван), состоялось несколько встреч Литвинова с президентом Рузвельтом с глазу на глаз; в промежутках между раундами переговоров и встречами были приемы, приемы, приемы, званые обеды и ужины и — уже по ночам — корпение над бумагами: шифрованная переписка с Москвой и бесконечное оттачивание слов и формулировок для готовившихся документов…
Наконец, шестнадцатого ноября состоялась долгожданная церемония подписания соглашения об установлении дипломатических отношений между Союзом Советских Социалистических республик и Соединенными Штатами Америки. И, хотя теперь можно было чуть-чуть расслабиться, и еще целую неделю советская делегация пробыла в Вашингтоне, Ивану так и не представилось возможности осмотреть американскую столицу: слишком много оставалось незаконченной бумажной работы, невыполненных обязательств и отложенных встреч…
Он, впрочем, об этом и не жалел: то, что пришлось повидать из окна автомобиля во время деловых поездок, особого впечатления на него не произвело: тот же европейский город, каких он повидал на своем веку немало, — разве что более упорядоченная планировка улиц и площадей.
Иное дело Нью-Йорк, куда они с Литвиновым (Уманский заболел и остался в Вашингтоне) прибыли на пару дней после завершения официальной части визита.
Ехали они до Нью-Йорка на автомашинах и проделали четыреста километров за восемь часов; Иван половину из них проспал, — сказались бессонные ночи двух предыдущих недель.
«Президент и г-жа Рузвельт просят г-на Дивильковского доставить им удовольствие, разделив их компанию на музыкальном вечере в четверг, 16 ноября в десять часов»
Франклин Делано Рузвельт, 32-й президент Соединенных Штатов Америки
Но, когда подъезжали к городу, сон как рукой сняло: день клонился к вечеру, и в густевших сумерках за лобовым стеклом автомобиля перед ними возникло и с каждой минутой, с каждым километром росло, надвигалось ни с чем не сравнимое зрелище. Десятки гигантских небоскребов в свете угасающего дня еще были различимы каждый по отдельности, но и сливались уже в единый мощный ансамбль, сверкавший и переливавшийся миллионами электрических огней.
«Настоящий супер-мегаполис и, бесспорно, вершина, венец градостроительства нашего века», — сказал себе Иван, между тем как Нью-Йорк наплывал, поглощал и — что уж тут скрывать, — приводил душу в трепет. Поразил он Ивана не только величием панорамы Манхеттена, но и открывавшимся по обе стороны дороги индустриальным пейзажем пригородов: громадами мостов и эстакад, бесчисленностью железнодорожных путей и разъездов, рабочих поселков, автомобильных стоянок и бензозаправочных станций и — заводами, заводами, заводами, огромными, современными, дымящими высоченными трубами…
В «даунтаун» они въезжали по многокилометровой эстакаде, поднятой на железобетонных столбах высоко над переулками, тупиками и серыми домами предместий, — и въехали сразу в центр Манхеттена, в один из самых оживленных, шумных и пестрых районов города — на пересечении 42-й стрит и Бродвея. Обе улицы сверкали и переливались огнями рекламы, вывесками кинотеатров, казино, ресторанов и магазинов.
В тот же вечер Литвинова и Дивильковского пригласили осмотреть одну из новейших достопримечательностей Нью-Йорка — сооруженный на средства семьи Рокфеллеров «Радио-сити»…
Впрочем, об этом, первом их вечере в Нью-Йорке и о том, что за ним последовало, пусть лучше расскажет письмо, которое Иван Дивильковский отправил своей жене Елене Голубевой спустя несколько дней с борта парохода «Конте ди Савойя», на котором они вместе с Литвиновым возвращались в Европу:
«29 ноября 1933 года. Азоры-Гибралтар.
Собственно говоря, и дата и место неверны. В Нью-Йорке сейчас семь часов вечера 29-го числа, здесь примерно 11-12 часов ночи, а у Вас уже три часа ночи 30 ноября; что касается места, то Азорских островов мы и не видели, только смутно различали вчера вечером маяки на юге. В Гибралтаре будем только завтра вечером, а сейчас плывем где-то милях в 300 от берегов Португалии, на юго-восток; кстати, тут я высчитал, что никогда еще в жизни не спускался так далеко на юг; все-таки сокрушаюсь, что на этот раз Южного Креста не придется увидеть…
Из Нью-Йорка послал Вам только пару открыток, написанных наспех. Всего провели там две ночи и один день. Ночи спали, вечерами — первый день осматривали новую рокфеллеровскую Радио-Сити — это большой комбинат небоскребов, радиостудий и кино: видели там самый большой кинотеатр в мире, на 6000 зрителей, полным-полнехонький. Водили нас по нему и вдоль и поперек, затем смотрели хронику с нами самими, но главный фильм видели только кусок: шли «Маленькие женщины» по Алькотту — наверное, в детстве Вы читали это. Во второй вечер был в новой гостинице «Вальдорф-Астория» (65 этажей) грандиозный обед в честь «папаши» — 1600 присутствующих. Играли американский гимн и «Интернационал»: уж конечно, в «Вальдорф-Астории» это было впервые, а большинство гостей вообще не знало, что это такое. Папаша сказал очень хорошую речь…
Днём (наш единственный день в Нью-Йорке) ездили смотреть город. Папаша успел осмотреть очень много, а я был только на сеансе телевидения, затем лазил на верхушку «Эмпайр стейт билдинга» (102 этажа), выше Эйфелевой башни – послал Вам оттуда открытку, был туман, и с этой высоты ничего не было видно. Затем мы со Сквирским[2] отправились покупать мне чемодан, а затем «за покупками»; кончились «покупки», конечно, ничем, за отсутствием основного — денег.
Кстати, о деньгах. На банкете в пятницу вечером моим соседом за столом был председатель правления величайшего банка в мире «Чейз нэшнл бэнк». Человек лет 45, стопроцентный американец, с нами дела ведет давно, но о нашей стране имеет такое же представление, как какой-нибудь среднего образования морж с Земли Франца-Иосифа.
Ставил мне залпом самые чудовищные вопросы. Наконец, спросил, сколько я получаю. Я говорю. Сколько это долларов? Я – 200. Он (с довольным видом): а я 10 000. Хотелось мне сказать ему, что я бы не поменялся, но уж удержался. Дальше: где вы живете? какая квартира? жена? дети? прислуга? Я на все отвечаю. Он очень заинтересовался Вами, установил, что Вы одних лет с его женой и детей у них столько же, стал расспрашивать про Вас, что Вы в жизни делаете, какое платье носите, могли бы носить дорогие платья, если бы они у Вас были, и т.д. Я терпеливо на все отвечаю, он все время извинялся за свои вопросы, но говорил, что это все ему страшно интересно. Наконец, получив все сведения и все пережевав, он вдруг ко мне обращается: «Надеюсь, вы не обидитесь, мне очень хотелось бы доставить удовольствие Вашей жене. Член нашего правления такой-то – владелец самых крупных универсальных магазинов в Нью-Йорке. Разрешите мне завтра утром познакомить вас с ним.
Вы обойдете его магазины, купите все самое лучшее и самое дорогое, что только вам понравится для вашей жены, и «Чейз бэнк» за все заплатит».
Весь разговор у меня с ним был непосредственно по-английски. Но тут я обратился к другому его соседу, члену правления Амторгу Розенштейну, и попросил за меня ответить, что моя жена будет страшно благодарна, если мистер такой-то от ее имени внесет деньги, которые у него, очевидно, есть лишние, в какой-нибудь фонд помощи нью-йоркским безработным. Поручение было передано, к этой теме мы больше не возвращались. В конце вечера, прощаясь со мной, он что-то пробормотал насчет моей «остроумной шутки». Боюсь, что безработные от Вашего имени ничего не получат. Думаю, что Вы не будете жалеть об утерянной возможности получить все «самое лучшее и самое дорогое» в Нью-Йорке…»
Открытка с видом на Манхеттен, 1933 год. В середине фотографии – здание «Рокфеллер-центра», или «Радио-сити». На обороте открытки И.А.Дивильковский написал старшему сыну: «Милый Юра, я сегодня лазил на этот небоскреб».
1934 год. Встреча на вокзале первого американского посла в СССР Уильяма Буллита. Встречают Народный комиссар по иностранным делам М.М. Литвинов, первый посол СССР в США А.А.Трояновский и генеральный секретарь Наркоминдела И.А. Дивильковский
Примерно через две недели, проделав на «Конте ди Савойя» путь от Нью-Йорка до Лондона, а оттуда — на большом пассажирском пароме через пролив Ламанш, затем на поезде через всю Европу до Москвы — точно прокрутил, кадр за кадром, знакомый фильм в обратном направлении — Иван был дома. Подробно рассказывая Лёле по вечерам, за ужином или перед сном, об увиденном и услышанном в служебной командировке за океаном, еще не раз возвращался к тому эпизоду на банкете.
Рассказывал, как они с Литвиновым приехали на банкет. Как одновременно с ними к двум подъездам «Уолдорф-Астории», со стороны Парк-авеню и улицы Лексингтон, подруливали длинные лимузины, из которых выходили холеные, самоуверенные мужчины в безукоризненно сшитых черных фраках и шикарные дамы в длинных вечерних платьях, норковых накидках, украшенные золотом и бриллиантами. Как, войдя мимо изогнувшихся в поклоне швейцаров в вестибюль гостиницы, вся эта публика поднималась по двум широким мраморным лестницам в большой банкетный зал, залитый светом хрустальных люстр; находила свои места за столиками, накрытыми белоснежными скатертями, и рассаживалась, чинно и вместе с тем возбужденно обмениваясь приветствиями и репликами.
Там был едва ли не весь «бомонд» Нью-Йорка, а по сути дела — Америки: самые богатые, самые влиятельные и самые знаменитые собрались, чтобы посмотреть на трех представителей большевистской России; посмотреть, послушать, пообщаться с ними и из первых рук составить себе представление об этой далекой, непонятной и, кажется, опасной для них полуазиатской стране…
Представляясь, тот тип, сосед Ивана за столом, о котором он Лёле уже рассказывал в письме, назвал свою фамилию, но Иван не уловил и не запомнил ее; так же, впрочем, как и американец, скорее всего, не уловил и не запомнил фамилию Ивана. Он предложил — и Ивану оставалось только согласиться – называть друг друга по именам, и весь вечер они были на «ты» — этот «Иван», а тот — «Джон», — как оказалось, тезки: два Ивана, или два Джона, в зависимости от того, с чьей стороны посмотреть…
Только первые полчаса, пока управлялись с закусками, разговор носил светский характер; а когда подали суп, банкир перешел к политике и засыпал Ивана нескончаемыми и отчасти злыми вопросами: почему ваш Ленин и вы сами не хотите оставить в покое другие страны? Нас в Америке беспокоит то, что вы рассматриваете свою Октябрьскую революцию как искру, от которой вспыхнут революции повсюду в мире. Почему большевики не считаются со свободным волеизъявлением народа, основывают свою власть на силе, а не на демократических выборах? Почему разогнали Учредительное собрание в 1918 году? Распустили все другие партии кроме своей? Почему вы запретили давать детям в России христианские имена? Зачем ваши агенты пытаются настраивать американских рабочих против предпринимателей и подбивают их бастовать?
Иван, как умел, отвечал, защищал Советскую власть. В конце концов, оба поняли, что не сходятся в оценке природы людей: Иван говорил о людях нового мира, о носителях идеи коллективизма, отречения от себялюбивого «я»; о людях, живущих по принципу «один за всех и все за одного», вместо принципа «каждый за себя, один Бог — за всех». Американец же полагал, что природе людей эти качества и принципы не свойственны: жизнь должна строиться применительно к человеческому эгоизму, желательно — просвещенному, а большевистский эксперимент обречен на неудачу…
Рассказывая, как американец пытался купить его и Лёлину души буржуйскими мехами и бриллиантами, Иван посмеивался, и Лёля, слушая его, тоже улыбалась — понимающе и одобрительно…
…“Derniere Heure Regionale.
Le conseiller d’ambassade sovietique de Paris
mortellement blesse dans un accident d’auto pres de Metz…….”
Перевод на русский:
«Л’Эст Репюбликэн», суббота, 16 августа 1935г.
Из последних региональных новостей. Советник советского посольства в Париже смертельно ранен в автомобильной катастрофе недалеко от Метца.Сегодня во второй половине дня советник посольства Союза советских республик России г-н Дивильковский, проживавший в Париже, ул. Гренель,79, ехал по дороге Саарбрюкен — Метц в автомобиле, которым он сам управлял. Поблизости от деревни Пулиньи автомобиль врезался в дерево. Все находившиеся в машине – советник, его жена и двое их детей были ранены и транспортированы в госпиталь «Бонсекур» в городе Метц. Г-н Дивильковский получил тяжелое ранение, от которого скончался. Тяжело ранен также и один из его сыновей, в то время как ранение второго ребенка оказалось более легким».
И.А. Дивильковский с сыном Юрой на ступеньках посольства СССР во Франции. 1935 год
1935 год. На фото слева направо: супруга посла СССР во Франции Довгалевского, советник посольства И.А.Дивильковский, советский гражданин, выигравший путевку на поездку во Францию по лотерее «Осоавиахима», и посол В.С.Довгалевский
Иван Анатольевич Дивильковский
(1901 — 1935)
Из журнала «НАРКОМИНДЕЛЕЦ», 1935 г.
Памяти Ивана Анатольевича Дивильковского.
НАРОДНЫЙ КОМИССАРИАТ ПО ИНОСТРАННЫМ ДЕЛАМ
и его партийная и профсоюзная организации с глубоким прискорбием извещают о трагической смерти одного из старейших работников НКИД
ИВАНА АНАТОЛЬЕВИЧА ДИВИЛЬКОВСКОГО,
последовавшей в результате автомобильной катастрофы 9-го августа с.г. вблизи города Метца во Франции.
И.А.ДИВИЛЬКОВСКИЙ
Нелепый случай вырвал из наших рядов преданного партийца, прекрасного товарища и замечательного работника, одного из старейших наркоминдельцев, Ивана Анатольевича Дивильковского.
Выросший в большевистской семье, проведя детство в среде революционной эмиграции, Иван Анатольевич уже с юношеских лет живет интересами партии и участвует в ее работе. В 1917 г., в возрасте 16 лет, он выполняет в Женеве первые поручения партии: конспиративно переводит, печатает, распространяет статьи и речи Ленина, первые декреты советской власти. В 1918 г., по приезде в Швейцарию первой советской миссии, он работает в этой миссии и вместе с ней возвращается в СССР. С этого момента до конца своей жизни Иван Анатольевич остается на работе в Наркоминделе. Не раз, когда нужно было посылать за границу товарища, беззаветно преданного партии, хорошо знающего свое дело и умеющего работать по-большевистски, выбор падал на Ивана Анатольевича. В 1920 г. тов. Дивильковский посылается в меньшевистскую Грузию на работу в миссию С.М. Кирова. В 1921-22гг. Иван Анатольевич работает в первом советском полпредстве в Италии, возглавлявшемся В.В. Воровским. Вместе с ним он работает на конференциях в Генуе и Лозанне. В 1923-1926 гг., не прекращая работы в НКИД в качестве секретаря т. Литвинова, он успешно учится на Отделении внешних сношений МГУ. На учебе и работе Иван Анатольевич все больше формируется как ценный советский дипломатический работник. Три года он работает в полпредстве СССР в Париже и четыре года – на посту генерального секретаря НКИД. В этом качестве он, в частности, неизменно сопровождает тов. Литвинова в его поездках на международные конференции и переговоры (в Женеве, Лондоне, Вашингтоне, Париже, Риме, Анкаре и т.д.). С конца 1934 года Иван Анатольевич работал в Париже в качестве советника полпредства СССР. Трагический случай обрывает его жизнь в момент, когда Иван Анатольевич направляется в СССР, чтобы провести здесь свой отпуск.
Всем наркоминдельцам, всем товарищам, знавшим и любившим Ивана Анатольевича, невыразимо тяжело примириться с мыслью о том, что его уже не будет с нами. Тов. Дивильковского ценили и любили, как верного партийца, отдавшего делу партии все свои силы, весь свой темперамент, все свои глубокие и разносторонние знания, все свое уменье работать неустанно, выполнять четко и тщательно всякое задание. Тов. Дивильковского ценили и любили, как прекрасного товарища и верного друга.
Прощай, дорогой товарищ Дивильковский!
М. Литвинов, Н. Крестинский, В. Стомоняков,
В. Потемкин, Б. Штейн, А. Коллонтай и др. (всего 49 подписей).
Сообщение во французской газете «Эст Репюбликэн» о гибели А.А. Дивильковского в автомобильной катастрофе. 16 августа 1935 года
Сообщение о смерти И.А. Дивильковского в журнале «Наркоминделец»
Почетный караул у урны с прахом И.А. Дивильковского в НКИД СССР. Август 1935 г.
В Москве в ту пору ходил слух, что авария была подстроена — кто-то подпилил рулевые тяги на автомобиле, в котором советский дипломат ехал вместе со своей семьёй.
Много лет спустя я обратился с соответствующим запросом к французским властям, но ответа пока не получил...
Сноски: