top of page
Америка сверху, снизу, сбоку и в упор
Часть 1

Примерно через месяц после моего прибытия в Оттаву (это было в декабре 1960 года) в должность президента Соединенных Штатов Америки вступил Джон Ф. Кеннеди. Как и для жителей США, для большинства канадцев, а, следовательно, и для нас в посольстве, это было политическим событием №1, больше, чем что-либо другое, занимавшим наши умы и внимание.

 

Самый молодой в истории США президент, занявший кресло в Белом доме в возрасте 43 лет, как бы олицетворял — и он сам не раз это подчеркивал — приход к руководству Соединенными Штатами нового поколения американцев. Он нес ощущение нового начала во всем, в том числе и в советско-американских отношениях.

 

Чем определялся в ту пору климат в отношениях между Москвой и Вашингтоном — как и, по сути дела, между Москвой и Оттавой и всеми другими западными столицами? По большому счету, еще не улегшимся испугом капитанов бизнеса и политической элиты капиталистического мира перед лицом триумфального вступления советских войск в Восточную и Центральную Европу в 1945 г., последовавшего создания в этом регионе «лагеря социалистических государств», а также появления в 1949 году в Азии коммунистической КНР и марш-броска северокорейских войск на юг корейского полуострова в 1950-м. По Соединенным Штатам вовсю гулял «призрак коммунизма» — страх перед распространением «красной заразы» по всему миру.

 

С другой стороны, и в Москве существовали не менее болезненные воспоминания и страхи: из-за взрывов американских атомных бомб в Хиросиме и Нагасаки — откровенной заявки США на доминирование в послевоенном мире; из-за провозглашенной Трумэном и Черчиллем доктрины «борьбы с коммунистической угрозой с позиции силы»; из-за создания в 1949 году военно-политического блока НАТО и окружения СССР почти по всему периметру границ сетью американских военных баз. Иными словами, из-за первых мощных «залпов» холодной войны.

 

Отношения между Западом и Востоком развивались под знаком дипломатических и пропагандистских баталий вокруг вопроса о будущем Германии и о статусе Западного Берлина; под знаком обоюдных демонстраций военной силы в центре Европы в конце 1940-х и в 1950-х гг.; затягивания во все более тугие узлы противоречий на Ближнем и Дальнем Востоке, в Африке, Юго-Восточной Азии и Центральной Америке (вокруг Египта и Сирии, Конго, Кореи, Вьетнама, Кубы…).

 

К началу шестидесятых годов лишь немного спала, но не успокоилась поднятая в США волна маккартистской «охоты на коммунистических ведьм» и антисоветской шпиономании, в которые оказались втянутыми и другие западные страны, в том числе Канада. В период моего почти пятилетнего пребывания в этой стране там, например, не прекращалась пропагандистская шумиха, поднятая вокруг Игоря Гузенко — шифровальщика совпосольства, попросившего у канадцев политического убежища и выдавшего им известные ему секреты.

 

Наконец, что особенно важно, продолжала набирать свои безумные обороты гонка вооружений: не проходило месяца, чтобы в Соединенных Штатах или в Советском Союзе не появлялось какого-либо нового вида смертоносного оружия. Начавшиеся в середине 50-х годов переговоры между СССР и странами Запада о сокращении вооружений топтались на месте.

 

Нельзя сказать, чтобы лидеры США и СССР вовсе не предпринимали усилий с целью урегулировать или хотя бы сгладить накапливавшиеся противоречия: встречи Н.С. Хрущева с Д. Эйзенхауэром в Женеве в июле 1955 года и в Кемп-Дэвиде в сентябре 1959 -го ознаменовались именно такими попытками. Однако всякий раз вслед за тем новые вспышки враждебности и новые витки гонки вооружений сводили на нет плоды этих усилий.

 

Дипломатический скандал и пропагандистский шум вокруг сбитого в мае 1960 года над территорией СССР американского самолета-разведчика “У-2» совпали с резко возросшей напряженностью в отношениях между Соединенными Штатами и Кубой, правительство которой незадолго перед тем возглавил Фидель Кастро. В Вашингтоне откровенно не желали мириться с существованием в своей латиноамериканской «вотчине» режима, демонстрировавшего свободолюбие, независимость и просоветскую ориентацию. США стали оказывать на Гавану политико-пропагандистское и военное давление, вводить экономические санкции. Это привело, в свою очередь, к жестким мерам в отношении американской собственности на «острове Свободы» и к дальнейшему советско-кубинскому сближению.

 

Явно увлекшись открывавшейся, как ему показалось, перспективой «на равных» угрожать США с кубинской территории — подобно тому, как США грозили нам своим оружием с военных баз в Турции, Пакистане, Таиланде и т.п., — советское руководство выступило с рядом резких заявлений по адресу Вашингтона в духе требования «руки прочь от независимой Кубы!». На открывшейся в сентябре 1960 года XV сессии Генеральной Ассамблеи ООН в Нью-Йорке Ф. Кастро в четырехчасовой речи клеймил империализм янки, а Н.С. Хрущев стучал ботинком по столу, грозя «похоронить капитализм».

 

Царившая в этих условиях атмосфера взаимных страхов, обвинений и угроз ощущалась в Канаде, может быть, в чуть меньшей степени, чем в США. Связанная взаимными политическими и военными обязательствами с Вашингтоном, Оттава, тем не менее, пыталась временами играть роль «беспристрастного посредника», призванного смягчить остроту противоречий между двумя гигантами на Западе и на Востоке. Одним из проявлений этого было сохранение присутствия в Канаде кубинских официальных представителей – посла и торгпреда — уже и после того, как Вашингтон разорвал дипломатические и торговые отношения с Гаваной в январе 1961 года.

 

Дружеские контакты нашего посла с послом Кубы Крузом и встречи советских дипломатических работников (в том числе и мои) с молодыми, в подавляющем большинстве, сотрудниками кубинского посольства в Оттаве, от которых, казалось, еще пахло порохом сражения при Монкадо, остались в памяти как одно из ярких впечатлений начальной поры моего пребывания в должности атташе посольства СССР в Канаде.

 

Тем не менее, и вокруг нас в ту пору хватало проявлений враждебности. Особенно усердствовали проживавшие на канадской территории «эмигранты второй волны» — лица, бежавшие или выехавшие по политическим мотивам из СССР после 1945 года: украинские националисты, в т.ч. члены и руководящие деятели небезызвестных организаций «УНА-УНСО», прибалты, включая бежавших от Красной Армии «лесных братьев», а также граждане Венгрии, эмигрировавшие из этой страны после событий 1956 года. Эта публика не раз устраивала шумные демонстрации у здания посольства СССР в Оттаве на улице Лорье, швыряя тухлые яйца и банки с красными чернилами в стены посольского здания или сжигая на костре посреди проезжей части чучело Н.С. Хрущева. Все это происходило при бездействии канадской полиции; так же спокойно она взирала и на бесчинства кубинских эмигрантов, регулярно появлявшихся в те дни перед зданием посольства Кубы в Оттаве.

Если в тихой и, в общем-то, спокойной Канаде такие выходки были в порядке вещей, то нетрудно себе представить накал страстей, бушевавших в США. Из местных СМИ мы ежедневно узнавали о проявлениях антисоветизма и антикоммунизма, особенно в его антикастровском варианте, в ООН в Нью-Йорке, на Капитолийском холме в Вашингтоне, в центре сосредоточения кубинской контрреволюционной эмиграции в Майями, штат Флорида, и т.д.

 

И в таких условиях вновь избранный президент Соединенных Штатов задумал и попытался проводить в жизнь «политику новых рубежей». В первых же своих публичных выступлениях Кеннеди дал понять, что намерен ради устранения угрозы военного конфликта вступить в переговоры с советским руководством. Действительно, уже в июне 1961 года он встретился с Н.С. Хрущевым в Вене, где два лидера, переступив через груз прошлых обид, обсудили злободневные проблемы советско-американских отношений. Венская встреча на какое-то время дала надежду на смягчение напряженности в этих отношениях и старт известному прогрессу в разоруженческих делах.

 

Ростком здравого смысла среди наследия маккартизма было и проявление новой администрацией в Вашингтоне возросшего понимания лозунгов и требований переживавшего небывалый подъем движения чернокожих американцев за равноправие с белым населением США. С учетом этого руководитель американских коммунистов Гэс Холл (с которым мне впоследствии, работая в Нью-Йорке, довелось неоднократно встречаться и беседовать) высказался в ту пору за поддержку компартией США кандидатуры Дж. Кеннеди на следующих президентских выборах.

 

Однако в действительности получилось так, что сам Джон Кеннеди и его «политика новых рубежей» в ее зародыше были отвергнуты правящей элитой Соединенных Штатов. Крупному американскому бизнесу и военным, профессиональным идеологам антикоммунизма и, не в последнюю очередь, спецслужбам намерения Кеннеди показались недопустимой «мягкотелостью» по отношению к СССР. Особую роль в этой оппозиции играл «военно-промышленный комплекс».

 

Впервые услышать этот термин и познакомиться с соответствующим понятием мне пришлось именно в те дни. Американские и канадские СМИ тиражировали (хотя не слишком широко) предостережение по поводу грозящей опасности, прозвучавшее из уст только что ушедшего со своего поста тридцать четвертого президента США Дуайта Эйзенхауэра. К удивлению очень многих своих сограждан (равно как и канадцев), этот «солдат-политик» в прощальной речи, произнесенной им 17 января 1961 года, предупредил о том, что именно из-за непомерного усиления роли и политического влияния американских военных, действующих с опорой на компьютеризированную научно-техническую и промышленную элиту («военно-промышленный комплекс»), гражданам США не следует ожидать установления в мире более мирного политического климата.

 

Предупреждение «Айка» очень быстро стало сбываться. Сначала была организованная ЦРУ операция по высадке в районе «Залива Свиней» группы проживавших во Флориде кубинских эмигрантов-противников кастровского правительства с целью вооруженного свержения последнего (апрель 1961 г.). Советское руководство в лице Н.С. Хрущева выступило с резким осуждением этой операции (которая, кстати, быстро закончилась полным разгромом антикастровской группы) и пригрозило оказать Кубе поддержку в случае, если провокации против нее со стороны США повторятся.

 

Разгром кубинских эмигрантов, высадившихся в «Заливе свиней», не охладил пыла засевших в Майями «борцов за освобождение Кубы» и их покровителей из ЦРУ. Венская встреча Кеннеди и Хрущева лишь еще больше подогрела их воинственный задор. Во втором полугодии 1961-го и в 1962 г. провокации против кастровского режима, в том числе и с использованием оружия, повторялись неоднократно, хотя и не в столь крупных масштабах. Н.С. Хрущев, со своей стороны, тоже решил больше не ограничиваться в защите «Острова Свободы» одними лишь словесными залпами и приступил к реализации «стратегического замысла» с использованием кубинской территории в качестве выдвинутого далеко вперед советского оборонительного плацдарма.

 

В результате, в октябре 1962 года мы стали свидетелями известного «карибского кризиса», поставившего советско-американские отношения на грань полного разрыва, а мир — на грань ядерной войны. Мы в Оттаве в те тревожные дни и ночи почти непрерывно следили по телевизору (нередко в прямой трансляции) за драматическим развитием событий, в том числе за ходом заседания Совета Безопасности ООН в Нью-Йорке. По сию пору, как живое, стоит у меня перед глазами напряженное лицо припертого к стенке, но «не сдающегося» зам. министра иностранных дел СССР Валериана Зорина, доказывавшего членам СБ, что черное — это белое, что СССР не собирался размещать на Кубе своих ракет, хотя всему миру уже были продемонстрированы фотоснимки их пусковых установок, сделанные с американских самолетов-разведчиков.

 

«Карибский кризис», поднявший на новый уровень осознание опасности ядерного конфликта, породил у обоих его потенциальных участников желание сделать реальные шаги навстречу друг другу — подальше от края пропасти. СССР не только повернул назад свои транспортные суда, направлявшиеся к берегам Кубы с грузом ракет, но и демонтировал так напугавшие Америку пусковые установки для них, уже построенные на «острове Свободы». Кеннеди, со своей стороны, дал заверения в отсутствии у США намерения нападать на Кубу. Между московским Кремлем и Белым домом в Вашингтоне была установлена «горячая линия» для обмена, в случае необходимости, срочной и важной информацией. Осенью 1963 года был подписан договор об ограничении ядерных испытаний.

 

Но прошел всего год относительно спокойной жизни (я имею в виду, разумеется, политику), и снова Америка и Канада были ввергнуты в состояние шока. Снова почти все сотрудники нашего посольства, не исключая и меня, забросили текущие дела и «прилипли» к экранам телевизоров: 22 ноября 1963 года в Далласе, штат Техас, при проезде по улицам города президентского автомобильного кортежа был убит Джон Фитцджеральд Кеннеди, 35-й президент Соединенных Штатов Америки. Убит, следуя в своем открытом лимузине, выстрелом в голову из снайперской винтовки злоумышленника…

 

Спустя пару дней — эту сцену мы видели по ТВ «вживую» с моим другом, в ту пору первым секретарем совпосольства в Оттаве Владимиром Семеновым у него дома — хладнокровно, на глазах у полицейских и детективов в штатском в далласской тюрьме был убит из бандитского пистолета Ли Харви Освальд – первый и единственный (по официальной версии) подозреваемый в совершении убийства президента Кеннеди.

 

На Америку и мир обрушился поток слухов, предположений и версий убийства Кеннеди. Далеко не последним вопросом, будоражившим умы политологов и воображение обывателей, являлся вопрос: а не причастен ли к убийству американского президента Советский Союз? Ведь Освальд, оказывается, бывал в СССР, был женат на русской и, к тому же, одно время проповедовал левые, прокастровские взгляды?! На эти вопросы нам, советским дипломатам, так или иначе приходилось в те дни отвечать нашим канадским собеседникам и гражданам, обращавшимся в посольство; а в таких недостатка не было, и мне, как помощнику посла, находившемуся «на переднем крае», больше, может быть, чем кому-либо, пришлось выдержать их натиск.

 

Примерно через год после даласской драмы мне довелось купить в одном из книжных магазинов в Оттаве книгу известного американского политобозревателя Томаса Бьюкенена «Кто убил Кеннеди?». Я перелистываю ее сейчас, спустя пятьдесят лет; вновь переживаю те события и вновь убеждаюсь: положенное в основу книги журналистское расследование «по горячим следам» было и остается, наверное, самым достоверным и убедительным анализом обстоятельств убийства в Далласе и скрывавшегося за ним замысла.

 

Сопоставив десятки фактов и улик, проверив на оселке неумолимой, на мой взгляд, логики бесчисленные противоречивые и взаимоисключающие заявления местных и федеральных полицейских властей, Бьюкенен пришел к выводу, что убийцей президента Соединенных Штатов был не Освальд — он был всего лишь «козлом отпущения», пешкой в большой игре; что убийство стало результатом заговора; что заговорщиками были безымянные члены могущественной коалиции противников политики Джона Кеннеди; и что лидерами этой коалиции, среди которых и следует искать главного «заказчика» убийства, являлись техасские миллиардеры, наживающие баснословные прибыли на нефтяном и военном бизнесе, обладающие психологией азартных игроков и стремящиеся к безграничному, по сути дела — мировому господству.

 

«Я считаю, – писал в своей книге Т. Бьюкенен, – что убийство Президента было спровоцировано, в первую очередь, страхом перед внутренними и международными последствиями Московского Пакта (он имел в виду соглашение между США и СССР об ограничении ядерных испытаний – С.Д.): опасностью разоружения, которое подорвало бы основы индустрии, питающей аппетиты заговорщиков, и международной разрядки, создававшей, по их мнению, угрозу возможной национализации их нефтяных инвестиций за рубежом».

Убийство Ли Харви Освальда в далласской тюрьме. Так мы это видели на экране телевизора в тот самый день

В Гандере

Таким образом, в 1963 году, почти буквально у нас на глазах, жизнь Кеннеди, а с ней и шансы на поворот к лучшему в отношениях между США и СССР (а следом, разумеется, и в советско-канадских отношениях), оказались принесенными в жертву ничтожной и преступной в моральном, но всесильной в материальном плане кучке корыстолюбцев и властолюбцев по соседству, в США. Лично для меня это стало уроком на всю жизнь.

 

Но были и другие уроки.

 

…Первую информацию о полете в космос Юрия Гагарина мы получили по телефону 12 апреля 1961 года от канадских друзей и доброжелателей, поздравлявших с триумфом нашего государства, советской науки и техники. Смешно и глупо: мне и моим товарищам в посольстве приходилось «отвечать уклончиво» на эти первые поздравления, поскольку МИД СССР не удосужился (или не счел возможным по соображениям «секретности») вовремя поставить посольство в известность о происшедшем эпохальном событии.

 

Потом была поездка Арутюняна на остров Ньюфаундленд для встречи Юрия Алексеевича в аэропорту Гандер, через который тот пролетал на Кубу. От этой встречи у меня остались фотографии Гагарина на летном поле и за столиком в ресторане аэровокзала в Гандере, его автограф да еще одно воспоминание с привкусом горечи и обиды по адресу канадских властей: прежде, чем разрешить первому космонавту Земли ступить на свою территорию, они не меньше часа продержали его в душном салоне самолета на том основании, что у Гагарина не оказалось медицинского сертификата о прививке то ли оспы, то ли холеры, я уже не помню. Понадобился телефонный звонок совпосла канадскому министру здравоохранения, прежде чем «инцидент» разрешился.

 

Попытка властей Канады хоть как-то, пусть и столь нелепым, мелочным способом принизить значение гагаринского подвига было показательным для тогдашних настроений, царивших в правящих кругах Северной Америки в связи с успехами советской космонавтики. Тут были и удивление, и зависть, и испуг.

 

С момента запуска в Советском Союзе первого искусственного спутника Земли в октябре 1957 года Соединенные Штаты откровенно пустились «вдогонку» в освоении космического пространства; пытались повторять нас и опережать, но это им не удавалось: советская космонавтика (а стало быть, многие передовые отрасли науки и техники, имевшие прикладное значение как в мирных, так и в военных делах) все время шла на шаг впереди. Полет Ю. Гагарина стал в этом отношении событием «знаковым», можно сказать, символом нашего превосходства. Недаром уже через месяц с небольшим, в мае 1961 года, сразу после того, как Штаты тоже запустили на орбиту своего астронавта (Шепарда), Кеннеди обратился к Конгрессу и нации с призывом: «США должны занять лидирующее положение в освоении Космоса!».

 

Для многих простых людей Америки и Канады полет в космос Гагарина стал своего рода моментом прозрения, вызвав вспышку интереса к советским людям, к СССР и, в особенности, к системе образования и подготовки специалистов у нас в стране.

 

Образно говоря, эту реакцию можно определить, как общенациональный возглас удивления: «Как, значит, в СССР живут не одни только медведи, но и образованные люди, высококвалифицированные специалисты, ученые!? Как это могло случиться?»

 

Нашему посольству пришлось отвечать на большое число писем и приглашений выступить перед канадскими аудиториями по этой теме. Несколько раз и мне довелось выступать с рассказом о советской средней, средней специальной и высшей школе. Одно из этих выступлений особенно запомнилось, поскольку было первым в моей жизни выступлением по телевидению.

 

То был один из каналов франко-канадского телевещания в Монреале, ведущий свои передачи на французском языке. Запомнились не столько вопросы, которые мне задавали, и мои ответы на них, сколько некоторые сопутствовавшие курьезные моменты. Например, то, что усаживаясь в кресло гостя программы, я с удивлением услышал песню «Чубчик кучерявый», записанную в исполнении Петра Лещенко. Конечно, я не рассчитывал, что мое появление на экране будет сопровождаться Гимном Советского Союза, но не ожидал и того, что беседе на серьезные темы канадские «хозяева» предпошлют столь легкомысленную (да еще и «белогвардейскую», как у нас тогда считали) музыку. Может быть, другой, более «советской» мелодии у них просто не нашлось…

Автограф первого космонавта Земли

Газеты провинции Квебек о выступлениях советского дипломата

Другой хорошо запомнившийся из этой передачи момент связан с участием в ней моей жены, которую ведущие программы попросили рассказать зрителям провинции Квебек о жизни женщин в СССР. Валентина в свое время изучала французский язык в МГУ, успела немного попрактиковаться в нем за время нашего пребывания в Канаде, но при всем том особой «беглости» в разговорной французской речи еще не приобрела. Да и опыта публичных выступлений у нее не было никакого. Тем не менее, я уговорил ее согласиться на просьбу организаторов передачи…

 

Её выступление шло сразу вслед за моим, после короткой «рекламной паузы», которой мне хватило, чтобы, закончив свой дебют на канадском ТВ, подойти к площадке студии, где разместилась несчастная жертва моего агитационно-пропагандистского пыла. Вот включены юпитеры, включены камеры, лицо моей супруги уже перед глазами миллионов телезрителей; ведущий задает ей первый вопрос, и… молчание. Проходит секунда, другая, третья — молчание! Мне показалось, что прошла уже вечность… Почудились катастрофа, провал, позор… Милая, ну заговори же, ответь! — кричало все во мне, хотя вслух я не произнес, разумеется, ни слова… Жена молчала секунд пять или шесть, — потом, собравшись с духом и преодолев волнение, наконец, заговорила и, в конце концов, успешно ответила на все вопросы. Когда мы вернулись в Оттаву из той поездки в Монреаль, в похвалах и комплиментах от друзей и сослуживцев, особенно в ее адрес, не было недостатка…

 

1965-й год был пятым годом моей службы в Канаде; не хотелось даже думать о том, чтобы задержаться здесь еще и на шестой год: я сам и моя семья (мы с Валентиной, наш пятилетний сын и дочурка трех лет) давно соскучились по дому и ждавшим нас с нетерпением старикам-родителям — дедушке и бабушкам.

 

Однако посол Шпедько не собирался, кажется, с нами расставаться (хотя от обязанностей своего помощника меня, слава Богу, освободил, назначив руководителем пресс-группы посольства). Пришлось пойти на хитрость: воспользовавшись поступившим из Управления кадров МИД предписанием назвать кандидатов в слушатели Высшей дипломатической школы (впоследствии — Дипломатической Академии) на очередной учебный год, я обратился с заявлением, в котором изобразил горячее желание быть зачисленным в ВДШ. Это автоматически предрешало вопрос о моем откомандировании на родину не позднее сентября 1965 года.

За удовольствие отправиться домой и на какое-то время вновь почувствовать себя студентом пришлось платить: не успел закончиться положенный двухгодичный срок обучения в ВДШ, как меня пригласили в то же Управление кадров МИД СССР и предложили готовиться к отправке на работу в посольство СССР в Демократической Республике Вьетнам в качестве первого секретаря. Было это весной 1967 года.

 

Северный Вьетнам (ДРВ), мягко выражаясь, был не первым в списке стран, куда желали попасть начинающие советские дипломаты: побаивались тяжелого климата (влажные тропики), бедности и войны, которая шла в ту пору в Индокитае. Однако деваться некуда: Вьетнам так Вьетнам, утешил я себя, — два-три года (а таким обычно был срок командировок по линии МИД в эту страну) пролетят быстро… Сейчас могу положа руку на сердце сказать, что никогда не пожалел о выпавшем мне жребии. Я увидел современных Давида и Голиафа; не понаслышке узнал вьетнамский характер — терпеливый и неспешный, мужественный и целеустремленный, — и стал свидетелем, а в какой-то мере и участником истории крупнейшего военно-политического провала заносчивых и самовлюбленных «янки». 

К истории военного и политического фиаско Соединенных Штатов Америки во Вьетнаме

Но до этого была еще дорога от Москвы до Ханоя.

 

15 августа 1967 года, в 23.00, самолет ТУ-104 компании «Аэрофлот» вырулил с площадки аэродрома «Шереметьево» и лег на курс Москва – Омск — Иркутск — Пекин. Среди пассажиров, разместившихся в салоне авиалайнера, кроме меня было еще несколько русских, с полдюжины иностранцев латиноамериканского вида (как потом выяснилось — кубинских военных, спешивших на помощь вьетнамским товарищам) и не менее полусотни китайцев. Мужчины и женщины, молодые и старые — все пассажиры-китайцы несли на себе легко распознаваемый отпечаток происходившей в ту пору в их стране «культурной революции»: все были одеты в полувоенную форму — застегнутые доверху «френчи», брюки или юбки скучно-серого цвета; на лацканах френчей почти у всех были приколоты ярко-красные с золотом металлические значки с изображением «вождя» Мао Цзэдуна.

 

Держали себя китайцы, надо сказать, уверенно и раскованно, между собой оживленно переговаривались, но всех прочих, т.е. русских и кубинцев, подчеркнуто сторонились. Сидевший рядом со мной средних лет рослый китаец поспешно и как бы даже брезгливо отдергивал свою руку всякий раз, когда она случайно касалась моего локтя. Меня это, впрочем, не обижало — немного даже смешило. Хотелось сказать: не валяйте дурака, мы ведь с вами (т.е. СССР и Китай) в главном — «в одной лодке» и все равно рано или поздно должны быть вместе.

 

Заговаривать с соседом по самолету я, правда, не стал, понимая, что в глазах окружавших нас других китайских пассажиров такой разговор с его стороны был бы равносилен криминалу: я был из СССР, а СССР, как их учила Коммунистической партии Китая и ее вождь Мао Цзэдун, — «ревизионист» и враг. Однако про себя я отметил, что и мой сосед, и многие другие находившиеся в самолете китайцы с интересом читали иллюстрированный журнал «Советский Союз», который раздавала пассажирам стюардесса.

 

А реальный Советский Союз, между тем, проплывал далеко внизу под нами — все на запад, на запад… Волга, Уральский хребет, потом Сибирь — тайга без конца и края, величественные реки и озера, поблескивавшие в лучах восходящего солнца, посадка — ненадолго — в Омске…

 

Утром 16-го в Иркутске большинство пассажиров, как и я, пересели в китайский самолет, летевший до Пекина. Все казалось вполне цивилизованным и даже милым: в салоне играла тихая восточная музыка, любезные стюардессы быстро и деловито обслуживали пассажиров... Но бросалась в глаза и «специфика»: на стене салона, прямо над входом в кабину пилотов, — большой красочный портрет Мао Цзэдуна; примерно через час после вылета, незадолго до того, как стюардессы начали разносить подносы с обедом, пассажиры-китайцы принялись хором читать выдержки из маленьких красных книжечек с цитатами из произведений «великого кормчего». Впрочем, как я заметил, кое-кто, в том числе и мой сосед по креслу, в это время спал или делал вид, что спит…

 

После обеда китайцы опять предавались идеологическому ритуалу — хором распевали песни, посвященные, как легко было догадаться, «Председателю Мао»; потом смотрели, как две стюардессы с повязанными на шее красными галстуками и красными цитатниками в руках танцевали в проходе между креслами.

 

Танцы и песни, прославлявшие Мао, встретили нас и в аэропорту Пекина. В зале ожидания танцевали, пели и с вызывающим видом маршировали перед пассажирами «хунвэйбины» — «охранники великого кормчего» — некое подобие опричников при Иване Грозном. Разумеется, ни я, ни мои попутчики — помощник советского военного атташе в ДРВ Иван Шпорт и молоденькая Маша — жена переводчика военного атташата Андрюши Левина — не поняли ни слова, за исключением бесконечно повторяемого имени Мао. Зато вполне ясен был смысл громадного, во всю высоченную стену зала, изображения Мао Цзэдуна, выложенного из значков с его же портретами: от лица «вождя китайского народа» во все стороны расходились лучи, и все это сияло, сверкало и не могло не впечатлять — хотя бы грандиозностью работы, которую кому-то потребовалось выполнить для изготовления из тысяч и тысяч маленьких значков подобного супер-портрета «человека-солнца».

 

Однако, никакого удовольствия эти наглядные проявления китайской «культурной революции» нам не доставляли: за ними стояла, и мы все это знали, разжигавшаяся китайскими руководителями враждебность к Советскому Союзу и «советским коммунистам-ревизионистам». Заодно доставалось всем советским людям, которые оказывались в пределах досягаемости «хунвэйбинов». Незадолго до нашего пролета «охранники Мао» в течение нескольких дней блокировали, например, все подходы к посольству СССР в Пекине, развесив на стенах, столбах и деревьях злобные антисоветские лозунги, а на одной из улиц китайской столицы «хунвэйбинами» был избит по неосторожности оказавшийся там в одиночестве сотрудник нашего посольства…

 

После ночевки в гостинице пекинского аэропорта мы продолжили воздушное путешествие — теперь в небольшом китайском самолете, направлявшемся в сторону китайско-вьетнамской границы; первая посадка была в Ухани, вторая – в пограничном городе Наннинь.

 

И тут и там опять приходилось выдерживать психические атаки «хунвэйбинов», причем интенсивность их явно возрастала по мере приближения границы с ДРВ: возможно, от китайских властей поступила команда усилить давление на «советских ревизионистов», а, может быть, просто здешние «охранники» были более старательны. Их приставания к нам, особенно в Наннине, пожалуй, становились даже угрожающими: когда в ожидании вылета мы мирно сидели в главном зале аэропорта, перед нами, как из-под земли, выросла группа молодых китайцев и китаянок в форме солдат Народно-освободительной армии (НОАК); они завели свои песнопения про Мао Цзэдуна, а один, по-видимому, старший, вступил в разговор с нами. «Прежде всего,― заявил он на неплохом русском,― давайте восславим великого вождя, красное солнце Мао!». Глядит на нас, выжидая. Мы — Иван Шпорт с кубинцами за столиком, я и Маша Левина неподалеку в креслах — молчим. Тогда китайцы принимаются громко читать по-русски цитаты из произведений Мао. Старший «хунвэйбин» снова выжидающе смотрит на нас, а мы опять молчим. Я замечаю, что Маша Левина начинает мелко трястись от страха. В это время несколько «хунвэйбинов», или солдат, различить их трудно, вплотную приближаются к нам и протягивают отпечатанные на русском языке на листочках слова песни «Алеет Восток» — своего рода гимн "культурной революции". Приглашают нас спеть вместе. Маша затравленно-недоуменно смотрит то на меня, то на Шпорта; я тихонько говорю ей: «Не волнуйся, Маша, возьми листок, подержи немного, а потом спокойно положи на стол». Так мы все и делаем; китайцы же, не дождавшись нашей поддержки, поют свой гимн в одиночестве и к нам больше не пристают. Однако напряжение в зале не спадало, покуда, к нашему большому облегчению, голос из репродуктора не объявил посадку на самолет, следовавший в Ханой.

 

Так состоялось мое «крещение» в купели многолетнего советско-китайского политико-идеологического конфликта. Кстати, в возникновении этого нелепейшего, с точки зрения здравого смысла, противостояния двух «оплотов социалистического лагеря» в 1960-70-х гг. был в какой-то мере «виновен», как ни парадоксально, тот самый многострадальный и истерзанный войной Вьетнам, куда вела меня тогда прихотливая судьба: одним из факторов отчуждения между КНР и СССР была ревность, которую китайское руководство испытало к Советскому Союзу, видя, как, оказывая вьетнамцам помощь в их противоборстве с США, мы укрепляли свое влияние непосредственно «под боком» у Китая — на Индокитайском полуострове.

 

Подозрения Пекина в отношении «гегемонистских устремлений» СССР в этом регионе были сильно преувеличены. Во второй половине 1960-х и начале 70-х годов Советский Союз действительно сделал поддержку Вьетнама одним из краеугольных камней своей международной политики. Начиная с 1965 г., из СССР в ДРВ нарастающим потоком шли грузы, необходимые для обороны и жизнеобеспечения страны; чуть ли не весь пропагандистский аппарат Союза был задействован на раскручивании кампании морально-политической поддержки борющегося братского Вьетнама.

 

Но не думаю, чтобы в Политбюро ЦК КПСС и Советском правительстве при этом вынашивали план «закрепиться» в районе Индокитая и сделать его «сферой советского влияния», тем более — «в ущерб Китаю». В конечном итоге, после огромных затрат, которые наша страна произвела для оказания ДРВ военной и экономической помощи и пропагандистской поддержки, мы реально получили там после окончания вьетнамской войны лишь право на размещение одной военно-морской базы (в бухте Камрань на Юге Вьетнама) да кое-какие перспективы выгодной торговли оборудованием и материалами в обмен на их сельхозпродукцию. Смею утверждать, что идея, владевшая умами тогдашнего советского руководства во главе с Л.И. Брежневым, заключалась в ином: в том, чтобы «утереть нос» Америке и вообще Западу, расширить «зону контроля социалистического лагеря», сузить «сферу империалистического господства» и тем самым доказать себе и всему миру, что «мировой социализм торжествует и побеждает». Тогда это в значительной мере удалось сделать…

 

Итак, вылетев из Москвы 25 августа 1967 года и сделав две пересадки — в Пекине и Наннине, я прибыл к месту назначения примерно сутки спустя на небольшом китайском самолете, доставившем в столицу ДРВ с десяток пассажиров и какой-то груз в деревянных зеленых ящиках (возможно, оружие или боеприпасы). Самолет приземлился на исходе дня в столичном аэропорту, разместившемся в ханойском пригороде Зялам. Прилетевшие были усажены встречавшими вьетнамцами в старенькие черные «Волги» и доставлены к переправе через реку Красную (центр столицы расположен на ее противоположном берегу).

 

По пути от аэродрома мы видели следы свежих разрушений, причиненных пригороду ударами с воздуха: вздыбленные искореженные рельсы подъездных железнодорожных путей местного вокзала, отброшенный далеко от них старенький паровозик, еще дымившиеся развалины каких-то зданий и, наконец, мост через реку Красную с зияющим провалом на месте одного из пролетов: как объяснили сопровождавшие нас вьетнамцы, то был результат совершенного накануне налета американской авиации, впервые подвергшей бомбардировке главный ханойский мост.

 

Мы переправлялись через реку Красную по наведенной в тот же день вьетнамскими саперами понтонной переправе; двигались в темноте (в тропиках сумерки быстро сменяются ночью) по гулкому металлическому настилу моста, освещаемому лишь несколькими ручными фонариками вьетнамских военных, каждую секунду ожидая нового удара. Вьетнамцы предупреждают: американские летчики уже предприняли одну попытку уничтожить понтонный мост, использовав бомбы лазерного наведения, но промахнулись (ширина моста всего метров пять-семь). Попытка может повториться в любой момент.

 

Однако в тот вечер больше воздушных ударов по Ханою и его окрестностям не было, и мы с полковником Шпортом благополучно добрались до посольства в сопровождении встречавших нас у переправы советника Георгия Грушецкого и переводчика Андрея Левина.

 

После того памятного вечера я провел в Ханое три года: тридцать шесть долгих и в то же время стремительно промчавшихся месяцев, из них семь первых — в условиях бомбежек, которым американская авиация почти ежедневно, иногда по десятку раз в сутки, подвергала этот зеленый и живописный, хотя довольно бедный тогда (как и весь Северный Вьетнам) город.

 

В круг моих обязанностей в столице ДРВ меня вводил остававшийся «на хозяйстве» вместо уехавшего в отпуск посла Ильи Сергеевича Щербакова советник-посланник Василий Иванович Чивилев. Поскольку я не владел вьетнамским языком, но знал английский и французский и успел к тому же поработать на американском континенте, мне было поручено заниматься Южным Вьетнамом — в то время, по сути дела, отдельной страной, оккупированной американцами и превращенной ими в театр военных действий. Военно-политические проблемы вьетнамского Юга на несколько лет стали, таким образом, главным предметом моих служебных забот.

«Великий кормчий» и «самое красное солнышко» Мао Цзэдун

Вьетнамский солдат – символ несгибаемой воли народа к победе над захватчиками

…Трижды на протяжении ХХ столетия наша планета почти до неузнаваемости меняла свой политический облик, и всякий раз «повивальной бабкой» нового мира становились войны. Война 1914-1918 гг. надломила колониальные империи западноевропейских держав, вывела Соединенные Штаты Америки в мировые гиганты и породила русскую революцию, заложив основу «биполярного мира». Вторая мировая окончательно похоронила систему классических метрополий и колоний, превратила развитый Запад в «золотой миллиард» и одновременно в оснащенный ядерным сверхоружием военно-политический блок, где США стали бесспорным лидером; и она же противопоставила этому супер-гиганту неизмеримо расширившийся, окрепший и тоже ставший «лагерем» социалистический мир. И, наконец, третья, или «холодная», по сути тоже мировая война, покончила — по крайней мере так это выглядит на сегодняшний день — со вторым полюсом «биполярного мира», породила тенденцию к установлению «нового мирового порядка» — безраздельного господства на Земле западного блока государств во главе с США.

 

Особенностью той эпохи, в которую мне довелось жить и работать, было сохранение хрупкого равновесия сил между социалистическим Востоком и капиталистическим Западом — и не только в смысле ракетно-ядерного паритета. Элементом баланса было и существование на стыке двух лагерей так называемых разделенных государств, возникших в результате второй мировой войны: Германии, расколотой по линии восток-запад, Кореи и Вьетнама — по линии север-юг. Их дальнейшая судьба стала одной из крупнейших ставок в глобальном противоборстве — ликвидация раздела любой из этих стран сулила гигантский выигрыш либо той, либо другой из двух мировых систем. Случилось так, что первым из трех покончил с разделом надвое Вьетнам.

 

С новейшей историей Вьетнама, в том числе историей возникновения американо-вьетнамского конфликта, я довольно тщательно знакомился в Москве, перелистывая перед отбытием в ДРВ объемистые досье в Отделе Юго-Восточной Азии МИД СССР.

 

Я узнал (или вспомнил забытое), что находившийся со второй половины Х1Х века под французским колониальным господством, оккупированный в годы второй мировой войны Японией, Вьетнам в результате совершенной в августе 1945 года под руководством местных коммунистов революции был провозглашен Демократической Республикой — от границы с Китаем на севере до мыса Камау на южной оконечности Индокитайского полуострова. Столицей нового независимого государства стал город Ханой.

 

Три главных задачи, по словам первого президента ДРВ Хо Ши Мина, встали перед страной: борьба против голода, преодоление неграмотности и отпор иностранной военной интервенции.

 

Западные державы не признали Демократическую Республику Вьетнам и попытались вернуть ее под свое господство. Делалось это при помощи силы — сперва войсками Англии и гоминьдановского Китая, прикрывавшимися в борьбе против правительства Хо Ши Мина мандатом Потсдамской конференции на разоружение японской армии; потом — французским экспедиционным корпусом, который вел здесь полномасштабную войну, покуда в августе 1954 года не потерпел от Освободительной армии Вьетнама сокрушительного поражения у Дьенбьенфу. После этого Франция почла за благо отказаться от дальнейших притязаний на свои индокитайские владения, выторговав, однако, у ДРВ по соглашениям, заключенным в Женеве в 1954 году, временный режим для части территории, расположенной к югу от 17-й параллели. То был своего рода «отложенный статус», который должен был просуществовать на Юге до проведения в 1956 года всеобщих свободных выборов, призванных оформить государственное единство страны.

 

С уходом Франции из Индокитая ее место там попытались занять США.

 

Политика Вашингтона на Индокитайском полуострове определялась как непосредственно неоколониалистскими аппетитами американской буржуазии (край этот богат стратегическими ископаемыми ресурсами), так и «глобальной миссией сдерживания коммунизма», которую Соединенные Штаты возложили на себя после окончания второй мировой войны и которая позднее, после ликвидации СССР и соцлагеря, обернулась неприкрытой претензией Америки на мировое господство.

 

В начале 1950-х годов в Вашингтоне было принято решение «остановить коммунистическую экспансию в Юго-Восточной Азии», которую, по утверждениям американских политиков, замышляла ДРВ, стремившаяся объединить свою национальную территорию, и стоявшие, якобы, за ее спиной Советский Союз и Китайская народная республика. Первоначально это решение правительства США вылилось в предоставление военной помощи Франции в ее попытках «спасти демократию» в Индокитае, после же 1954 г. Соединенные Штаты сами взялись за подавление сопротивления Вьетнама неоколониалистским поползновениям.

 

Как ранее французы, так теперь американцы попытались опереться на вьетнамские буржуазно-компрадорские круги и реакционный генералитет, сохранявшие определенные позиции в районах южнее 17-й параллели. Создав на Юге, вопреки духу и букве Женевских соглашений, сепаратную республику со столицей в Сайгоне и со «своей» полумиллионной армией (фактически состоявшей под командованием американских генералов), Вашингтон сначала вознамерился руками этой последней принудить Ханой и всех тех, кто добивался воссоединения страны, смириться с ее разделом (так называемая «особая война» США в Индокитае).

 

Но американская военно-политическая элита рассчитала неверно: поставленное ею у власти в Южном Вьетнаме правительство генералов и коррумпированного чиновничества фактически контролировало лишь сам Сайгон и несколько других городов; в сельской местности Юга с конца 1950-х годов разгоралось повстанческое движение во главе с той же самой коммунистической партией, что возглавляла правительство на Севере.

Встреча-проводы на дороге, ведущей на Юг…

Эскалация военного, пропагандистского и дипломатического давления на ДРВ привела к тому, что с конца 1966 года мишенью для ударов авиации Пентагона на Севере, наряду с сотнями других объектов, стала и столица страны Ханой.Центральный Комитет компартии (в ту пору — «Партии трудящихся Вьетнама») и правительство ДРВ, официально не признавая, но особо и не скрывая этого, направляли в помощь повстанцам на Юге кадровых работников и военных специалистов, продовольствие и оружие, а с середины 1960-х годов также войска.

 

Моральным и в какой-то мере юридическим оправданием попыток Ханоя распространить де-факто своей контроль на Юг являлись признанное в Женеве в 1954 году право вьетнамского народа на независимость, суверенитет, единство и территориальную целостность, а также отказ сайгонских властей и Соединенных Штатов выполнять Женевские соглашения в части проведения всеобщих свободных выборов: в Сайгоне и Вашингтоне отдавали себе отчет в том, что победу на таких выборах и в северной, и в южной части Вьетнама одержали бы сторонники воссоединения под эгидой правительства Хо Ши Мина (чей авторитет повсюду в стране был высок), и открыто препятствовали их проведению.

 

Провал стратегии «особой войны» стал очевиден в 1963-64 гг. Сайгонский режим сотрясали политические скандалы и «разборки», разъедали коррупция и воровство. За короткий срок в столице Республики Вьетнам произошло 13 государственных переворотов, сменилось 9 правительственных кабинетов. Патриоты-повстанцы, или «вьетконг» (так противники называли южновьетнамских коммунистов), выступая под флагом Национального фронта освобождения Южного Вьетнама (НФОЮВ), создали при помощи Севера довольно мощные вооруженные силы как партизанского, так и регулярного типа и уже освободили около двух третей территории Юга. Сайгонская армия была бессильна этому противодействовать.

 

Тогда США решили пустить в ход собственную военную мощь, перейдя от «особой» к «локальной» войне в Индокитае. В результате, если в 1961 году американский военный персонал на Юге Вьетнама насчитывал 3 тыс. человек и состоял главным образом из военных советников при сайгонском правительстве, то в 1965-ом против партизан, регулярных сил «вьетконга» и отдельных северовьетнамских частей в Южном Вьетнаме уже действовало около 200 тыс. солдат и офицеров армии США. Вашингтон приступил к крупнейшей с 1945 г. «обкатке» собственной военной машины и самой масштабной на тот час геополитической операции по «отбрасыванию коммунизма».

 

Соединенные Штаты распространили боевые действия также на территорию Севера, подвергая его ударам с воздуха в надежде, что разрушение промышленных и военных объектов ДРВ, ее транспортных коммуникаций вынудит ханойское руководство прекратить помощь «вьетконгу» и «приказать» ему свернуть боевые операции.

 

Воздушные атаки против городов и деревень, железных и шоссейных дорог Северного Вьетнама изредка на короткое время прерывались, чтобы продемонстрировать мировой общественности «гибкость» вашингтонской администрации: Ханою вновь и вновь предлагалось в обмен на прекращение бомбардировок свернуть борьбу за воссоединение страны. Но после каждой паузы ВВС США наносили по Северу еще более жестокие удары.

 

Ко времени моего прибытия на работу в Ханой процесс эскалации военных усилий США близился к своему пику. Численность американского экспедиционного корпуса на Юге Вьетнама превысила 400 тыс. человек (480 тыс. в декабре 1967 г.). Вместе с сайгонской армией и отдельными подразделениями стран-союзниц США по агрессии в Индокитае (Южная Корея, Австралия, Новая Зеландия, Филиппины и Таиланд), а также моряками 7-го флота США и летчиками с американских авианосцев и военных баз на территории Таиланда, общее число военнослужащих, участвовавших в борьбе против патриотов и северовьетнамских войск на Юге Вьетнама, достигало 1 млн. человек.

 

Эскалация военного, пропагандистского и дипломатического давления на ДРВ привела к тому, что с конца 1966 года мишенью для ударов авиации Пентагона на Севере, наряду с сотнями других объектов, стала и столица страны Ханой.

 

Естественно, мои непосредственные впечатления и практические знания о войне в Индокитае связаны, в первую очередь, именно с американскими бомбардировками.

 

Я знал, что пропагандистское обеспечение необъявленной войны против ДРВ, помимо деклараций о «защите независимости Южного Вьетнама», включало также заверения в том, что ВВС США наносили на Севере удары исключительно по военным объектам. Это оказалось ложью: за время работы в ДРВ мне довелось, наряду с разрушенными заводскими корпусами, мостами и железнодорожными путями, видеть немало жилых домов, школ и других абсолютно мирных объектов, подвергшихся ударам и превращенных в руины американскими летчиками. Отлетевшая от туловища глиняная головка небольшого Будды, подобранная мной в развалинах одной из ханойских пагод после очередного такого налета, до сих пор хранится у меня на полке в книжном шкафу, напоминая о жестокости и коварстве руководителей страны, претендующей на роль «лидера свободного мира».

 

Случайно, а может быть и по злому умыслу американских военных, их бомбы и ракеты класса «воздух-земля» (наши специалисты называли их «шрайками») не раз взрывались даже в том районе Ханоя, который считался «дипломатическим кварталом». При этом были и человеческие жертвы (погиб один из сотрудников дипломатической миссии Индии в ДРВ), и материальный ущерб.

 

Пришлось столкнуться с этим и мне: однажды, придя домой во время обеденного перерыва, я увидел, что все окна и стеклянная дверь, которая вела на балкон моей квартиры, выбиты; превращенное в пыль стекло усеивало пол комнаты. Оказалось, что незадолго перед тем во дворе дома взорвалась ракета, пущенная американским летчиком. Пуск этот вряд ли был случайным: в соседнем доме, окно в окно со мной, жили (и в тот момент тоже вернулись с работы на обед) упоминавшийся уже мной И.П. Шпорт и «человек № 1» среди представителей Вооруженных сил СССР в ДРВ, военный атташе нашего посольства генерал-майор В. И. Лебедев.

Ханой. Зримые следы воздушного разбоя

Сбитый американский стервятник «Май бай ми»

Когда, спустя несколько минут, я зашел проведать полковника Шпорта, тот, «приняв рюмку для расслабления», одетым лежал на кровати и показывал всем интересующимся дырку в стене у себя над головой, оставленную осколком от «шрайка». Сам осколок валялся на полу рядом. Слава Богу, никто не был задет…

 

Северовьетнамские власти, насколько помню, не оглашали данных о жертвах среди населения в результате налетов американских «ассов» на гражданские объекты в ДРВ, но я не сомневаюсь, что жертвы эти были велики. Самому мне не приходилось видеть погибших, но слышать и читать о трагедиях, принесенных на крыльях заокеанских стервятников, довелось много. Один знакомый товарищ, работавший у нас шифровальщиком, своими глазами, например, видел, как воздушной волной от взрыва упавшей неподалеку от советского посольства американской бомбы буквально разорвало на куски молодую вьетнамку, не успевшую спрятаться в индивидуальном укрытии-колодце (такие укрытия в большом количестве были вырыты тогда на ханойских улицах). Человек этот долго еще не мог оправиться от шока и, в отличие от многих из нас, уже не выходил на улицу, стараясь поскорее укрыться в бомбоубежище посольства, когда звук сирены и голос диктора из уличных громкоговорителей возвещали о приближении к Ханою «май бай ми» (американских самолетов), а воздух сотрясали первые разрывы бомб и залпы зенитных батарей.

 

Всего за годы воздушной войны американская авиация осуществила десятки тысяч самолето-вылетов против территории Северного Вьетнама, сбросив сотни тысяч тонн бомб. Шесть наиболее крупных северовьетнамских городов — Ханой, Хайфон, Намдинь, Тхайнгуен, Вьетчи, Винь, и 25 из 30 провинциальных центров стали объектами ударов, причем шесть из них (Донгхой, Нинбинь, Фули, Бакзианг, Йенбай, Шонла) были практически полностью разрушены, так же как и многие уездные центры.

 

С учетом интенсивности налетов ВВС США, жертвы и разрушения в ДРВ, в том числе в столице республики, были бы намного значительнее и, возможно, действительно оказались неприемлемыми для ее партийно-государственного руководства, если бы не эффективная защита воздушного пространства Северного Вьетнама, обеспеченная благодаря помощи Советского Союза.

 

Когда в ответ на первые бомбардировки американской авиацией Северного Вьетнама в 1964 году советское правительство заявило, что «не останется безучастным к обеспечению безопасности братской социалистической страны», именно эта помощь позволила в короткие сроки модернизировать и укрепить Вьетнамскую народную армию (ВНА). Особенно широким было наше содействие ДРВ в строительстве и оснащении современной боевой техникой зенитно-ракетных комплексов и истребительной авиации, в обучении вьетнамских летчиков и зенитчиков искусству владения ими.

 

За три года пребывания в ДРВ мне не раз приходилось слышать от вьетнамских товарищей слова благодарности «нян зан Льен Со» (советскому народу) за эффективную поддержку, видеть тщательно укрытые и замаскированные в лесу от ударов с воздуха контейнеры с грузами бесценной для ДРВ советской военной и технической помощи. Доводилось встречаться, разговаривать, пить коньяк и крепчайший вьетнамский кофе с моряками из Одессы, доставлявшими эту помощь в Хайфон, беседовать со специалистами из СССР, трудившимися и воевавшими бок о бок с вьетнамскими товарищами в джунглях Севера.

 

Многие военные специалисты из СССР не только помогали вьетнамцам в овладении боевым мастерством, но и непосредственно участвовали в оборонительных мероприятиях на территории Северного Вьетнама. Это сделало возможным возведение в его воздушном пространстве заслона, смертельно опасного для американских военных летчиков, прозвавших ту часть системы ПВО, которая прикрывала непосредственно Ханой, а также крупнейшие порты ДРВ Хайфон и Камфу, «железным треугольником».

 

Уже в 1965 году, по официальным американским данным, ВВС США потеряли над Северным Вьетнамом 171 боевую машину, а к исходу 1966 г. Пентагон признал гибель в небе ДРВ почти полутысячи своих самолетов. По статистике же вьетнамских властей, потери военно-воздушных сил Соединенных Штатов были еще более значительными: на конец 1968 г., по данным правительства ДРВ, над Северным Вьетнамом было сбито 3200 американских боевых машин, в том числе шесть стратегических бомбардировщиков Б-52 и два самолета с изменяющейся геометрией крыла Ф-111А, относившихся к наиболее современным боевым машинам на вооружении в американских ВВС. Были убиты или пленены многие сотни американских военных пилотов.

 

Мне пришлось быть свидетелем одного такого пленения. Как-то в разгар дня, когда посольство, как обычно, закрылось на несколько часов по случаю невыносимой жары (в летние и первые осенние месяцы температура воздуха в Ханое нередко достигает сорока градусов по Цельсию), я, пообедав, вышел прогуляться на плоскую крышу старого двухэтажного французского коттеджа, в котором проживал. Как раз в этот момент в Ханое была объявлена очередная воздушная тревога. Раздался характерный рев двигателей американских самолетов, загрохотали разрывы зенитных снарядов и ракет, и на город, в том числе на крышу моего дома, посыпались их осколки (некоторые сохранились у меня до сих пор). Пришлось укрыться под козырьком двери, которая вела с верхнего этажа дома на крышу.

 

Между тем на моих глазах развернулась картина воздушного боя: сначала я увидел двигавшуюся высоко в небе блестящую серебряную полоску корпуса самолета и белые облачка разрывов зенитных снарядов вокруг; потом полоска, выйдя из одного такого облачка, распалась на несколько кусков, которые, медленно кувыркаясь (как будто в фильме с замедленной съемкой), стали падать вниз. В то же мгновение чуть в стороне от них в воздухе раскрылся бело-серебристый купол парашюта, также начавший опускаться на землю вместе с крохотной фигуркой пилота; вскоре все это скрылось из поля зрения за крышами домов и кронами деревьев.

 

Вечером того же дня я узнал от наших военных (обычно вьетнамцы в оперативном порядке сообщали им подобную информацию), что над городом был сбит очередной американский истребитель-бомбардировщик «фантом» и летчик взят в плен. Вероятно, он разделил компанию своих сотоварищей, которые, по слухам, содержались вьетнамцами в здании ханойской электростанции, служа живым щитом, прикрывавшим ее от ударов с воздуха.

С советскими военными специалистами в джунглях Северного Вьетнама

В Представительстве НФОЮВ в Ханое. Товарищ Чыонг Конг Донг беседует с прибывшей из СССР делегацией Общества советско-вьетнамской дружбы во главе с лётчиком-космонавтом СССР Германом Титовым

Уже к концу 1967 года стало очевидным, что американскому командованию не удается добиться поставленных целей: ханойские власти в результате налетов авиации США не отступили от курса, который был ими провозглашен в начале бомбежек, — «в любой ситуации нанести решительное поражение агрессивной войне империалистов США, защитить Северный Вьетнам, освободить Южный Вьетнам». В то же время общественность в самих Соединенных Штатах проявляла растущее недовольство потерями, которые США приходилось нести в живой силе и технике в стране, отстоявшей от них за тысячи километров. Это способствовало тому, что с весны 1968 г. Вашингтон оказался вынужденным приступить к «деэскалации» воздушной войны против ДРВ, постепенно ограничивая зону действия своей военной авиации в ее воздушном пространстве. В марте, в частности, были прекращены налеты на столицу республики: жители Ханоя и мы, посольские работники, вместе с ними вздохнули с некоторым облегчением…

 

Свои непосредственные обязанности в посольстве я исполнял, установив контакты с рядом работников вьетнамских партийных и государственных учреждений, журналистов, первых секретарей и советников дипломатических миссий третьих стран (меня через год после прибытия в Ханой перевели на должность советника совпосольства). Особое внимание уделял, разумеется, тем, кто по должности мог обладать прямой информацией о положении дел на Юге Вьетнама.

 

С этой точки зрения наиболее интересными партнерами были глава Представительства Национального фронта освобождения Южного Вьетнама в Ханое Нгуен Фу Соай, его заместитель Чыонг Конг Донг, а также первый секретарь посольства Польской Народной республики в ДРВ Владислав Бадура.

 

Соай и Донг, с которыми мне в последующие три года пришлось чуть ли не еженедельно обсуждать ситуацию в Южном Вьетнаме — на французском языке, на котором они, как все образованные вьетнамцы в ту пору, говорили свободно, — сообщали мне информацию, что называется, с места событий, ссылаясь на поручения руководства патриотических сил Юга, а в действительности — руководства Центрального Комитета Партии трудящихся Вьетнама.

 

Что касается Бадуры, то, в соответствии с инструкциями из Варшавы, этот милейший и дружелюбнейший из поляков, которых мне когда-либо приходилось встречать, потягивая вместе со мной из крошечных рюмок польскую «выборову» или конъяк, надиктовывал мне (а до меня моему предшественнику по работе в совпосольстве Владимиру Хореву) содержание шифрованных депеш, регулярно поступавших в посольство Польской Народной республики от представителя этой страны в Международной контрольной комиссии (МКК). Такая комиссия была создана в 1954 году Женевской конференцией по Вьетнаму для контроля за выполнением ее решений — о прекращении огня, проведении свободных выборов и т.п.; она базировалась в Сайгоне и, помимо польского представителя, включала в себя также делегатов от Индии и Канады (рабочие контакты у меня были и с индийскими и канадскими дипломатами в Ханое, но от них я получал информации меньше, чем от Бадуры).

 

Информация поступала также из газет, выходивших на английском языке в Сайгоне; курьер МКК доставлял номера этих газет в диппредставительства Польши, Канады и Индии, откуда они попадали ко мне. Газеты эти, как правило, отражали точку зрения сайгонских властей, дополняя и корректируя ту картину, которую рисовали нам наши вьетнамские друзья. Это помогало совпосольству давать более сбалансированные и объективные оценки ситуации на Юге в шифротелеграммах и других информационных материалах, регулярно направлявшихся в ЦК КПСС и МИД СССР. Эта информация, как я узнал потом, перейдя на работу в аппарат ЦК, служила, наряду с данными по линии наших разведорганов, одним из главных источников при выработке политики Советского государства в отношении Вьетнама в те годы.

 

В беседах с представителями НФОЮВ мне пришлось выслушать немало своеобразных лекций об обстановке на Юге Вьетнама. Использовавшаяся при этом лексика нынешнему читателю показалась бы, наверное, сугубо идеологизированной; но так руководство ДРВ и НФО вело тогда всю свою политико-воспитательную работу, на таком языке говорили вьетнамцы и с друзьями, и с противниками и, в конечном итоге, одержали, без преувеличения, историческую победу, а победителей, как известно, не судят.

 

«Вам следует знать, товарищ Дивильковский…», — так обычно начинали беседы со мной Соай и Донг. Назидательный и слегка отчужденный тон подобного вступления относился не ко мне лично, а к руководству страны, которую я представлял. Товарищи из Южного Вьетнама как бы подчеркивали: «мы помним, что имеем дело со страной Ленина и Великого Октября, с друзьями, помогающими вьетнамскому народу в его борьбе, но все же вы — люди иного, европейского склада мышления, которых можно заподозрить в отходе от революционного учения и готовности идти на уступки империалистам».

 

Подобный подтекст присутствовал в ту пору в разговорах с советскими представителями едва ли не у всех вьетнамских чиновников; часто вопреки собственным убеждениям им приходилось оглядываться и прислушиваться к северному соседу — Китаю, обвинявшему нашу страну и партию в «сговоре с американским империализмом».

 

Итак, «мне следовало знать», что Южный Вьетнам был охвачен освободительным движением рабочих и крестьян, к которым присоединилась часть интеллигенции и военнослужащих сайгонской армии. Что движение это носило характер национально-демократической революции, но одновременно ставило перед собой и социалистические цели: оно призвано было разрешить не только противоречия между американским империализмом и вьетнамским народом, но и классовые противоречия между трудом и капиталом, эксплуататорами и эксплуатируемыми на Юге.

 

Южновьетнамская революция была частью мирового революционного процесса, и потому, как следовало из высказываний моих собеседников, «весь социалистический лагерь» должен был оказывать ей поддержку.

 

Руководя революцией на Юге, НФОЮВ (и «Партия трудящихся Вьетнама», о чем прямо не говорилось, но что подразумевалось) учитывали и опыт Октябрьской революции 1917 г. в России, и опыт победившей в 1949 г. революции в Китае. Но при всем том вьетнамские революционеры придерживались полностью самостоятельной, независимой линии, строя свою политику применительно к конкретным условиям своей страны.

 

В борьбе за свержение сайгонских марионеток, изгнание американцев и воссоединение родины Юг играл роль большого фронта, а Север — большого тыла и надежной опоры революции.
 

Одной из важнейших особенностей революционной стратегии на Юге, разъясняли мне в представительстве НФОЮВ, было сочетание военных и политических средств борьбы с противником. На различных этапах относительный удельный вес этих двух форм менялся. Если в первые годы революции повстанцы использовали главным образом политические формы борьбы (демонстрации, митинги протеста и т.п.), то начало и дальнейшая эскалация вооруженного вмешательство США в дела Вьетнама привели к разрастанию народной войны Сопротивления, и это потребовало от руководства ДРВ и НФОЮВ усиления внимания, соответственно, к военным аспектам борьбы. Однако это произошло не за счет снижения активности на политическом фронте, который также оставался главным.

 

Нам ясно, говорили собеседники, что победа в Южном Вьетнаме не может быть достигнута в результате одних только политических выступлений масс — даже если они перерастут во всеобщее восстание. Для взятия власти необходимо одновременное нанесение противнику крупных, решающих поражений в военном плане, в том числе мощные удары по его военным базам и городам. Но и широкое наступление на американо-сайгонские войска также может завершиться неудачей без решительной поддержки в форме политических выступлений и восстаний южновьетнамского сельского и городского населения. Лишь то и другое, взятое вместе, способно привести к победе.

 

Борьба будет длительной, трудной и потребует еще многих жертв, но в ее конечном успехе можно не сомневаться, говорили мне Соай и Донг, когда я встречался с ними в первые месяцы по прибытии в Ханой. «Мы пожертвуем всем, но не дадим погибнуть родине и никогда не сдадимся». В конечном счете, восходящая линия развития революции приведет к всеобщему восстанию, генеральному наступлению и повсеместному взятию власти народом в Южном Вьетнаме. На пути к полной и окончательной победе предстоит еще решить ряд конкретных задач: нанести противнику как можно больше потерь в живой силе; захватить часть стратегически важных районов Юга; поднять массы южновьетнамского населения на более решительные политические выступления. Именно на это направлены все усилия руководства НФОЮВ…

 

Сейчас, спустя четыре с лишним десятилетия, я ясно вижу, что год, когда началась моя «карьера вьетнамиста», оказался преддверием важного поворота в развитии конфликта в Южном Вьетнаме. Тогда отдельные признаки этого лишь смутно угадывались в ручейках информации, которые стекались ко мне по мере моего вхождения в новую роль.

 

1966-й и большая часть 1967 года у наших вьетнамских друзей ушли на то, чтобы противостоять попытке американского командования в ходе «локальной войны» использовать свое подавляющее превосходство на театре военных действий для «умиротворения сельской местности», т.е. подавления вооруженного сопротивления «вьетконга» и ликвидации его опорных баз в деревнях и уездных центрах Юга. Одновременно северянам надо было сорвать намерение американского командования уничтожить или хотя бы вытеснить за пределы Южного Вьетнама регулярные части Вьетнамской народной армии (ВНА), базировавшиеся там в труднодоступных горных и лесистых районах. США пытались также перекрыть пути дальнейшего поступления военной помощи южновьетнамским патриотам с Севера (так называемую «тропу Хо Ши Мина», проходившую частично по территории соседнего с Вьетнамом Лаоса).

 

Экспедиционный корпус США с десятков своих военных баз, которые были оборудованы на Юге Вьетнама, предпринимал постоянные вылазки и рейды, именовавшиеся «операциями поиска и уничтожения»; было проведено также несколько массированных «общих контрнаступлений» на позиции, базы и укрытия «вьетконговцев» и северян с участием как американских, так и сайгонских частей. При этом использовались практически все имевшиеся на вооружении американской армии виды военной техники и боеприпасов, за исключением лишь ядерного оружия. В тот период в Южном Вьетнаме вели свою разрушительную работу тысячи американских самолетов и вертолетов, танков и бронетранспортеров, все виды артиллерии, включая тяжелую, биологическое и химическое оружие, а также бомбы и снаряды, начиненные напалмом.

 

Но результаты этих беспрецедентных усилий, превзошедших по размаху американские военные операции во время корейской войны, оказались для США обескураживающими. «Вьетконг» по-прежнему «был повсюду»; пользуясь поддержкой сельского населения, его территориальные формирования, партизанские отряды и отряды местной самообороны наносили удары по американо-сайгонским колоннам на марше, во время высадки их подразделений с вертолетов и самолетов, по тыловым базам и аэродромам США.

 

В ряде районов американским и сайгонским войскам удавалось на время вытеснять с позиций подразделения Народных вооруженных сил Освобождения (регулярные войска НФОЮВ) и части ВНА, которые, как правило, уклонялись от фронтальных столкновений и нередко уходили на сопредельную территорию Камбоджи. Однако как только войска США и сайгонских марионеток отходили на свои базы и в места постоянной дислокации, «коммунисты» вновь возвращались и восстанавливали свой контроль над местностью. Накапливая опыт и вооружение (в том числе захваченное у противника), они, в свою очередь, все чаще и успешнее давали бой крупным силам экспедиционного корпуса США.

 

Летом 1967 года крупная группировка войск «вьетконга» и ВНА неожиданно для американского командования проникла в контролируемый американо-сайгонской стороной район Читхиен и некоторое время успешно действовала там в тылах и против военных баз США. С ноября того же года коммунистические силы стали переходить к наступательным операциям в большинстве приграничных районов Южного Вьетнама — на севере (в районе 17-й параллели) и на западе, вдоль границы с Лаосом и Камбоджей. Американо-сайгонские войска несли серьезные потери.

 

Зона контроля НФОЮВ (освобожденные районы) в 1967 году расширилась. В ряде мест она вплотную приблизилась к стратегическим коммуникациям американо-сайгонских войск, к провинциальным и уездным центрам, все ближе подступала к самому Сайгону.

 

В ответ американские вояки усилили жестокость карательных операций «умиротворения», призванных разрушить массовую базу сопротивления среди крестьян Юга Вьетнама. В этих целях они стали прибегать к массированным артиллерийским обстрелам и «ковровым» бомбардировкам, в том числе фосфорными и напалмовыми бомбами, южновьетнамских деревень, к расстрелам и пыткам мирных жителей. Несколько позднее, в марте 1968 г., группой военнослужащих США была учинена ставшая известной всему миру массовая расправа над жителями деревни Сонгми. Подлинную экологическую катастрофу в Южном Вьетнаме вызвало широкое применение американцами огня и гербицидов с целью истребления посевов риса и распыление дефолиантов для уничтожения лиственного покрова джунглей, что должно было лишить «вьетконг» средств питания и укрытия.

 

Не более удачным для Америки оказался 1967 год и в плане развития политической ситуации на Юге Вьетнама. Большая часть сельской местности там, как уже говорилось, либо контролировалась НФОЮВ, либо была охвачена пожаром войны. В попытке укрепить позиции марионеток в городах, США организовали и провели в октябре-ноябре 1967 г. выборы президента и парламента Республики Вьетнам. «За гранью дружеских штыков» президентом был избран сайгонский генерал Нгуен Ван Тхиеу. Однако это мало что изменило в настроениях горожан, которые, за небольшим исключением, так или иначе были в оппозиции режиму, даже не пытавшемуся скрывать, что состоит на содержании у иностранцев и обслуживает их интересы.

 

Немало офицеров и рядовых сайгонской армии являлись скрытыми сторонниками, а в ряде случаев и прямыми агентами «вьетконга».

 

Недовольство населения и части военнослужащих сайгонской армии иностранной оккупацией и правлением реакционного генералитета поддерживалось и подогревалось кадровыми пропагандистами и членами «Партии трудящихся Вьетнама» (ПТВ), проживавшими в южновьетнамских городах либо специально направлявшимися туда руководством партии. В одном только Сайгоне число таких людей, по некоторым данным, составляло в ту пору несколько десятков тысяч человек.

 

Из опубликованных в США материалов позднее мне стало известно, что уже тогда в американских военных и политических штабах стали получать распространение скептические оценки авантюрной «локальной» войны во Вьетнаме и ее перспектив. Главным катализатором этих настроений были неуклонно возраставшие потери, которые Соединенные Штаты несли в войне, особенно людские, исчислявшиеся уже пятизначной цифрой. С этими фактами и настроениями не могла не считаться вашингтонская элита. Оказывается, уже в начале 1967 года тогдашний президент США Линдон Джонсон, напутствуя вновь назначенного американского посла в Сайгоне Банкера, просил его считать своей задачей «как можно скорее свернуть американское участие в войне». Однако от наших вьетнамских товарищей потребовались еще поистине экстраординарные усилия для того, чтобы это устное пожелание было отлито в форму политической директивы и стало претворяться в жизнь военным командованием США.

 

…В конце января 1968 г. президент Хо Ши Мин, по установившейся традиции, прислал коллективу посольства СССР в ДРВ к Новому году по лунному календарю — вьетнамскому празднику «Тэт», два небольших персиковых дерева в цвету. Они стояли в пузатых бочонках по обе стороны каменного посольского крыльца, напоминая своим видом и ароматом нежнорозовых лепестков о том, что короткая ханойская «зима» (плюс 12-14 градусов по Цельсию и моросящие дождики) кончилась; послезавтра начнется февраль — первый месяц тропической весны, и ртутный столбик термометра неумолимо поползет вверх, чтобы уже в апреле приблизиться к отметке «40»…

 

1-го февраля в посольство позвонили из Представительства НФОЮВ, поздравили с наступившим Новым годом и попросили «домти» (товарища) Дивильковского срочно приехать для встречи с их руководством. Я, впрочем, уже догадывался, зачем в этот раз меня захотел увидеть Нгуен Фу Соай: накануне вечером и утром 1-го ленты всех мировых информационных агентств оповестили о начавшемся 31 января крупном наступлении «вьетконга» на американо-сайгонские позиции в Южном Вьетнаме.

 

В изложении товарища Соая присутствовала, как обычно, определенная доза преувеличения боевых и политических успехов НФОЮВ и недооценка действий противника. Но даже с поправкой на некоторую риторичность, информация, которую он и его заместитель Чыонг Конг Донг сообщили мне в тот день и в последующие дни февраля 1968 г. и которая подтверждалась сообщениями мировых агентств, была впечатляющей.

 

…Период поэтапной подготовки и накапливания собственных военных и политических сил патриотов и постепенного изматывания сил противника в Южном Вьетнаме завершился; начался период развертывания генерального наступления войск Народных вооруженных сил Освобождения (НВСО) для нанесения вражеским войскам, в том числе на их базах и в крупных городах Юга, решительного поражения. Это наступление во многих местах получило поддержку в виде политических выступлений народных масс против сайгонских марионеток и их американских покровителей. Наступление и восстания будут продолжаться до полной победы. Вот, в общих чертах, смысл самых первых сообщений южновьетнамских товарищей о событиях, развернувшихся в дни празднования «Тэт-68». Далее следовала детализация:

 

В ночь на 31 января вооруженные силы патриотов, действуя одновременно и скоординированно по всему Югу Вьетнама, атаковали около 60 городов, районных центров и военных баз противника.

 

Основной удар был нанесен по главному центру марионеточной администрации и оккупационных войск — Сайгону. Проникшие в город в 3 часа утра отряды «коммандос» ворвались в американское посольство и сумели захватить пять из семи этажей здания; одновременно патриоты атаковали резиденцию генерала Тхиеу — «президентский дворец» (его, как потом выяснилось, захватить не удалось); заняли здание главного штаба марионеточной армии; взорвали сайгонскую радиостанцию; при поддержке населения атаковали также центральное полицейское управление и многие полицейские участки, ликвидировали местную администрацию и на несколько дней установили свой контроль в пяти из девяти районов южновьетнамской столицы, создав в них комитеты народного самоуправления.

 

Атаке и ракетному обстрелу подвергся крупный аэродром в окрестностях столицы — «Таншоннят», на котором было уничтожено значительное количество американских военных самолетов и наземных сооружений. Одновременно части НВСО подвергли ударам другие военные базы и опорные пункты американских и марионеточных войск на подступах к Сайгону. В результате был ликвидирован контроль противника над большей частью примыкающих к столице сельских районов, перерезаны все коммуникации, ведущие в город.

 

В тот же день, 31 января, отряды сил Освобождения и партизаны проникли в древнюю императорскую столицу Вьетнама город Хюэ, находящуюся в нескольких сотнях километров к северу от Сайгона, и заняли городскую крепость. Чуть позже части НВСО окружили и заблокировали располагавшуюся к югу от 17-й параллели крупную военную базу Кхесань, на которой было сосредоточено более 6 тыс. морских пехотинцев США…

 

Нечего и говорить, что нашему посольству в Ханое пришлось в те дни трудиться в авральном режиме, собирая, анализируя, обобщая и передавая в Москву для советского руководства всю доступную информацию как о самой операции «Тэт-68», так и о реакции на нее американо-сайгонской стороны.

 

Неожиданность и масштаб наступательных действий, предпринятых в январско-февральские дни 1968 г. ВНА-НВСО на Юге, мужество и самоотверженность участвовавших в них бойцов, подпольщиков-коммунистов и поддержка, которую они получили от населения, не могли не произвести впечатления как на друзей, так и на врагов борющегося Вьетнама.

 

В первые часы и дни наступления в частях и штабах экспедиционного корпуса США в Южном Вьетнаме, большинство из которых подверглись прямым ударам патриотов, царила растерянность, близкая к панике. Впервые американским военным пришлось, по сути дела, уйти в глухую оборону. Напуганное и разъяренное командование войск США бросило против наступавшего противника всю имевшуюся боевую технику, включая авиацию, не считаясь с потерями среди городского населения и массовыми разрушениями гражданских объектов.

Если в самом Сайгоне американцам удалось сравнительно быстро справиться с положением, частично вытеснив за пределы города, а главным образом уничтожив проявивших образцы героизма воинов-патриотов, то на прорыв кольца окружения в окрестностях столицы командованию экспедиционного корпуса США и сайгонских войск пришлось затратить несколько недель. Около месяца держали круговую оборону «вьетконговцы», засевшие в крепости Хюэ, пока самолеты, вертолеты и танки американской армии превращали в груду развалин центр этого древнего города-памятника. 170 дней вся Америка, затаив дыхание, следила за тем, как войска США пытались прийти на выручку хваленой морской пехоте, заблокированной частями НВСО в Кхесане; лишь 9 июля американскому командованию удалось, наконец, эвакуировать морских пехотинцев с этой базы, отказавшись от попыток удержать ее в своих руках.

 

Январско-февральское наступление коммунистов потрясло сайгонский режим. В ряде мест его административный аппарат распался, многие чиновники и полицейские скрылись, другие были уничтожены наступавшими и восставшим населением. В результате освобожденная зона еще больше расширилась. Значительно усилилось брожение в сайгонской армии, возросло число дезертиров и переходов солдат и офицеров на сторону сил Освобождения.

 

Разумеется, вооруженные силы патриотов, особенно их спецподразделения, также понесли в те дни тяжелые потери. Но это не снизило морального духа войск и решимости командования ВНА и НВСО продолжить и развить успех первых ударов.

 

На протяжении 1968 года — особенно в мае, августе и сентябре — товарищи Соай и Донг еще не раз приглашали меня на беседы в Представительство НФОЮВ, чтобы сообщить о новых нападениях патриотических сил на американские военные базы, города и контролируемые противником сельские районы, подтверждая, таким образом, что «генеральное наступление и всеобщее вооруженное восстание» на Юге продолжались. Подводя итоги в конце года, они с гордостью сообщили, что в ходе этих операций их сражающиеся соотечественники дополнительно освободили в Южном Вьетнаме районы с населением около 1,5 млн. человек.

 

В те дни американская пропаганда, пытаясь преуменьшить значение происшедшего, твердила о том, что «вьетконг» не добился своих целей, не сумев удержать ни одного из первоначально занятых крупных населенных пунктов. «В любом городе несколько бандитов могут совершить подобное», — заявил Линдон Джонсон в одном из своих интервью, добавив, что «наступление коммунистов завершилось полным провалом».

 

Однако это было далеко не так, и сами американские руководители это знали — или, во всяком случае, начинали осознавать. Скоординированное наступление сил Освобождения в 1968 году завершилось крупной победой южновьетнамских патриотов в морально-психологическом и политическом планах. Это стало абсолютно очевидным из дальнейшего развития событий.

 

Наступательные операции продемонстрировали способность регулярных частей ВНА, НВСО и партизан успешно вести боевые действия на Юге даже при максимальной американской эскалации: в тот момент численность экспедиционного корпуса США уже превышала полмиллиона человек, а бомбардировки Северного Вьетнама достигли своего апогея. Тем самым был нанесен удар по всей стратегии Пентагона во Вьетнаме; продемонстрирована недостижимость целей, которые правящие круги США поставили перед собой, предприняв прямую вооруженную интервенцию на Юге и бомбардировки Севера. В то же время за затеянную авантюру Соединенным Штатам приходилось все дороже расплачиваться: по официальным американским данным, на полях сражений в Южном Вьетнаме к концу 1968 г. было потеряно только убитыми более 30 тыс. военнослужащих армии США.

 

Наступление НВСО и ВНА в Южном Вьетнаме в 1968 году привело к крупным сдвигам в настроениях мировой общественности, во всем международном климате, складывавшемся в связи с вьетнамским конфликтом.

 

К этому, несомненно, приложили руку и друзья ДРВ. Продолжая оказывать ей широкую материальную и военную помощь, советское руководство в те дни провело либо инициировало через близкие по духу международные организации целую серию крупномасштабных политико-пропагандистских акций в поддержку Северного Вьетнама и НФОЮВ. Это помогло вьетнамским товарищам развить достигнутые успехи и дополнительно связало руки Вашингтону, мобилизуя широкие слои общественности на активное осуждение его политики. Формирование единого фронта в поддержку Вьетнама становилось реальностью; с критикой вьетнамской авантюры Вашингтона все чаще выступали государственные деятели и политики различных стран мира.

 

В наше посольство поступали сведения о том, что и в самой Америке эхо событий на Юге Вьетнама оказалось не менее громким. Понимание несправедливости и ненужности развязанной войны, уже давно проникавшее в сознание американской общественности, теперь дополнилось ощущением ее бесперспективности. Все больше американцев, в том числе и представителей правящей элиты, высказывалось резко негативно о политике администрации Джонсона в Индокитае. Ушел в отставку министр обороны США Р. Макнамара, который уже в 1967 г. был «охвачен разочарованием» по поводу хода войны и секретно сообщал президенту о своих сомнениях в возможности достижения победы на путях эскалации.

 

Антивоенные выступления молодежи в Соединенных Штатах превратились в один из основных элементов охватившего тогда страну глубокого политического и нравственного кризиса. В знак протеста против войны во Вьетнаме от призыва в вооруженные силы США уклонилось свыше 100 тыс. человек. Все более массовый характер приобретало дезертирство из рядов американской армии. Движение протеста охватывало американские университеты и колледжи, в него включился также ряд профсоюзов.

 

Неудачи американского экспедиционного корпуса и волна критики в стране и за границей вызывали в правящей элите США нарастающие разногласия по вопросу о дальнейшей стратегии войны. Представители военно-промышленного комплекса требовали идти дальше по пути эскалации. Выражавший их точку зрения командующий американским экспедиционным корпусом генерал Уэстморленд настаивал на дальнейшем увеличении численности войск США на Юге Вьетнама до 730 тыс. человек к концу 1968 года.

 

Однако требования «ястребов» натолкнулись на усиливавшиеся, в т.ч. в Конгрессе США, настроения в пользу прекращения дальнейшей эскалации. Верх брало мнение о необходимости поиска иных, менее дорогостоящих для США способов сохранить у власти в Южном Вьетнаме послушный Америке сайгонский режим.

 

В этих условиях американская администрация была вынуждена менять стратегию и тактику своих действий. Процесс изменений был ускорен политической конъюнктурой в Соединенных Штатах, где с начала 1968 г. развернулся очередной тур предвыборной борьбы.

 

С этой точки зрения момент проведения наступательных операций патриотов в Южном Вьетнаме в начале 1968 г. был выбран весьма удачно: расчеты и соображения, связанные с предстоящими президентскими выборами, заставили демократов (Л. Джонсон представлял эту партию) поспешить с принятием мер, призванных успокоить общественное мнение. Генерал Уэстморленд был отозван на родину. Новым командующим американскими войсками в Южном Вьетнаме стал генерал Абрамс, которому было дано указание сосредоточить усилия экспедиционного корпуса США на защите крупных городов, в первую очередь Сайгона, и военных баз, отказавшись от осуществления операций «поиска и уничтожения».

 

Масштабы наземных операций американских войск в Южном Вьетнаме стали постепенно сокращаться. Белый дом не мог больше игнорировать также требования о прекращении бомбардировок Северного Вьетнама и о ведении переговоров с ДРВ и НФОЮВ. Такие переговоры, сперва в форме консультаций, начались в Париже в мае 1968 г. Тема парижских переговоров превратилась с тех пор в одну из постоянных и главных в моих беседах с руководством Представительства НФОЮВ в Ханое и в информацию, которую наше посольство направляло в Москву.

 

В конце марта 1968 г. Л. Джонсон объявил о намерении не выставлять свою кандидатуру на предстоявших президентских выборах, что должно было продемонстрировать искренность намерения демократов изменить вьетнамскую политику США. В ноябре 1968 г. (перед самыми выборами) американцы заявили, что полностью прекращают бомбардировки Северного Вьетнама.

 

Наши вьетнамские друзья торжествовали, и мы их искренне поздравляли. Прекращение бомбардировок всей территории Севера, сокращение масштабов наземных операций войск США на Юге Вьетнама и согласие Вашингтона на ведение мирных переговоров стали действительно большим успехом: Соединенные Штаты перед всем миром расписались в неспособности решить вьетнамский вопрос в свою пользу путем «лобовой атаки».

 

Но до полного торжества было еще далеко. Как я понял из разъяснений Соая и Донга и из бесед с рядом других товарищей — работников аппарата ЦК ПТВ и МИД ДРВ, вьетнамские руководители, обсудив и взвесив шаги американской администрации, сделали вывод, что они не были сигналом доброй воли, что агрессия США во Вьетнаме будет продолжаться — изменятся только ее формы. Соответственно, и друзья наши не спешили сворачивать военные и политические операции на Юге. Скорее наоборот.

 

Всё это предопределило сценарий дальнейшего развития событий в Южном Вьетнаме в 1969-70 и в последующие годы.

 

Пытаясь компенсировать ограничение наземных действий своих войск, американское командование значительно расширило использование авиации, в т.ч. стратегических бомбардировщиков Б-52, против сил Освобождения и населения Южного Вьетнама. Но этим дело не ограничилось. В одной из бесед незадолго уже до моего отъезда на родину Соай и Донг сообщили, что, по полученным сведениям, руководство США рассматривало четыре возможных варианта действий, которые должны были сломить волю ДРВ и южновьетнамских патриотов и заставить их принять американские условия. То были возобновление неограниченных бомбардировок Севера, уничтожение «коммунистических убежищ» в Камбодже и Лаосе, минирование Хайфонской гавани (через Хайфон поступала почти вся советская помощь Вьетнаму) и, наконец, вторжение в Северный Вьетнам. Разумеется, это сообщение немедленно было передано в Москву.

 

Впоследствии три из указанных сценариев в действительности были реализованы Вашингтоном. В частности, весной и летом 1970 года был осуществлен ввод подразделений американских и сайгонских войск на территорию Камбоджи с целью пресечь использование «вьетконгом» баз и укрытий в приграничных районах этой страны. В то же время Никсон санкционировал частичное возобновление ударов с воздуха по Северу Вьетнама. В зимне-весенний («сухой») сезон 1970-71 гг. крупные силы сайгонской армии при поддержке еще остававшихся в Индокитае американских войск и военной авиации США пыталась нанести «решающие» удары по регулярным частям НВСО, а также их тылам и опорным базам на территории как самого Южного Вьетнама, так и соседнего Лаоса.

 

Но ни возобновление воздушной войны против Севера, ни новые попытки широкого наступления на силы НВСО фактически положения на Юге не изменили.

 

В ноябре 1968 г. в США был избран новый президент, республиканец Ричард Никсон, обещавший избирателям покончить с войной во Вьетнаме. Но выполнять свое обещание он не спешил. На переговорах в Париже американская делегация занимала жесткую позицию, настаивая на «взаимности» между США и ДРВ в вопросах вывода с Юга Вьетнама всех «военных и подрывных сил», требовала проведения там «свободных выборов» в условиях продолжающегося военного присутствия Америки.

 

Ни в 1969, ни в следующем 1970 г. никакого реального прогресса на этих переговорах, естественно, достигнуто не было. Ханойское правительство и руководство НФОЮВ требовали от Соединенных Штатов без каких-либо условий вывести с Юга Вьетнама все свои войска, вооружение и военное снаряжение, ликвидировать там свои военные базы. Вопросы о вьетнамских вооруженных силах в Южном Вьетнаме и о будущем политическом устройстве Юга должны решать сами вьетнамцы, без иностранного вмешательства, заявляли делегаты ДРВ и НФО.

 

Действительные намерения администрации Никсона в отношении ситуации, сложившейся во Вьетнаме, выявились довольно скоро: американская правящая элита (в лице, в первую очередь, государственного секретаря и советника президента по вопросам национальной безопасности Генри Киссинджера) изобрела взамен «локальной войны» новую стратегию борьбы за прежние цели Соединенных Штатов. Новизны в ней, правда, было немного, особенно по сравнению с приснопамятной «особой войной».

 

Переговоры в Париже предполагалось продолжить, но лишь в качестве ширмы и средства дипломатического нажима на ДРВ и НФОЮВ. Главной целью оставалось военное подавление «вьетконга». Но осуществляться оно должно было так, чтобы участие Соединенных Штатов в нем стало менее явным и не столь для них болезненным.

 

Речь шла о «вьетнамизации», войны, т.е. об использовании в качестве главной ударной силы в сухопутных операциях в Южном Вьетнаме сайгонской армии. Переложив на Сайгон основное бремя ведения войны, одновременно еще больше усилив военно-техническую помощь ему, США надеялись, что смогут осуществлять постепенный вывод своих войск из Вьетнама, но при этом все же добьются от ДРВ и НФОЮВ (трансформировавшегося вскоре во «Временное революционное правительство Республики Южный Вьетнам — ВРП РЮВ») принципиальных уступок, обеспечивающих выживание сайгонского режима.

 

США приступили к постепенному выводу своего экспедиционного корпуса с Индокитайского полуострова во второй половине 1969 г. К концу 1970 г. численность американских войск во Вьетнаме была сокращена примерно на 150 тыс. человек, и в последующем это сокращение продолжалось.

 

Все это походило на медленную, растянувшуюся еще на пять лет агонию индокитайской авантюры США. Парижские переговоры выглядели (по крайней мере, до 1973 г.), как «перетягивание каната» в борьбе за то, кто лучше сумеет «продать» свою неизменную, по сути дела, позицию мировой общественности. Чаша весов на полях сражений на Юге неуклонно склонялась на сторону «коммунистов»: увидев, что Вашингтон проигрывает «битву за Вьетнам» у себя дома и выводит войска, ханойское руководство все решительнее вводило в бой южнее 17-й параллели подразделения собственной армии. Весной 1972 года им вместе с южновьетнамскими партизанами и регулярными войсками ВРП РЮВ удалось впервые взять под постоянный контроль один из крупных городов Юга – Куангчи; в 1973-74 гг. в позиционных боях сохранить и кое-где расширить освобожденную зону, а с начала 1975 г., игнорируя подписанное все же в 1973 г. в Париже «соглашение о прекращении войны и восстановлении мира во Вьетнаме» (американо-сайгонская сторона его также не соблюдала), развернуть мощное наступление на прилегающие к Сайгону районы и саму столицу.

 

В результате этого наступления, поддержанного частью местного населения, сайгонская армия и административный аппарат в считанные недели развалились, подобно карточному домику. В мае 1975 г. красное знамя с золотой звездой — государственная эмблема ДРВ — было поднято над всем Югом. Вашингтону оставалось лишь беспомощно наблюдать за происходившим.

Прекрасен Вьетнам под мирным небом…

Первый Президент ДРВ Хо Ши Мин

Меня к тому времени во Вьетнаме уже не было: я покинул эту страну в июле 1970 года, по истечении трех лет службы в посольстве. Однако до того, как это случилось, в жизни и работе моей было еще несколько эпизодов, о которых стоит вспомнить.

 

…В сентябре 1969 года не стало первого лидера вьетнамских коммунистов и президента ДРВ Хо Ши Мина.

 

Хо Ши Мин был, несомненно, выдающимся политиком мирового масштаба, убежденным коммунистом и скромным, в личном плане, человеком. Я помню, какое впечатление произвело, например, на всех нас в посольстве (да и не только на нас) сообщение о том, что президент ДРВ с благодарностью отклонил все многочисленные предложения о присуждении ему различных почетных званий и наград, как у себя в стране, так и из-за рубежа (в первую очередь, конечно, от советского лидера Л. Брежнева). «Когда победим американцев, решим свою главную национальную задачу — воссоединение Севера и Юга, тогда и будем думать о торжествах и наградах», — таков был смысл ответов Хо Ши Мина на эти предложения. (Отказ относился, кстати, и к другим «вождям» — в ДРВ и НФОЮВ стало правилом, что правительственные награды и почетные звания присуждались только бойцам и командирам в действующих войсках и труженикам на производстве).

 

О том, что Хо Ши Мин пользовался огромным уважением и любовью во Вьетнаме, я слышал давно. Теперь, когда его не стало, получил возможность воочию в этом убедиться: дом, в котором я проживал, был расположен рядом с главной площадью Ханоя — площадью Бадынь, где помещались Президентский дворец и ряд других правительственных зданий. В одном из них был установлен для прощания гроб с телом президента, и мне своими глазами довелось видеть толпы вьетнамцев, в том числе явно приезжих провинциалов, простых крестьян, которые в полной тишине и темноте провели ночь на прилегающих улицах, чтобы получить возможность на следующий день подойти к гробу и проститься с «дядюшкой Хо». Кстати, несмотря на огромный поток желающих принять участие в церемонии прощания, она прошла абсолютно организованно и упорядоченно (я не мог не вспомнить в этой связи страшную давку в Москве, жертвой которой сам едва не стал, во время похорон И.В. Сталина в марте 1953 года).

 

Для участия в траурных церемониях и встреч с руководством Северного Вьетнама, в т.ч. новым партийным лидером Ле Зуаном, в Ханой прибыла советская делегация во главе с Председателем Совета министров СССР А.Н. Косыгиным. В нашем посольстве в те дни весь руководящий состав был — посол И.С. Щербаков и я, единственный на тот час политический советник. В этой связи мне выпало неоднократно и довольно близко общаться с Алексеем Николаевичем, что-то ему рассказывать и докладывать, куда-то провожать и где-то встречать, а однажды я переводил беседу советского премьер-министра с находившимся в ДРВ лаосским лидером Суфанувонгом, который то ли не мог, то ли не желал говорить по-вьетнамски и объяснялся только по-французски.

 

Из общения с А.Н. Косыгиным я вынес большое уважение и симпатию к нему как человеку не только незаурядного государственного таланта, но и высокой прирожденной культуры (что было особенно заметно на фоне некоторых других наших «вождей» той поры — Н.В. Подгорного, А.П. Кириленко и многих других, которые указанным качеством не обладали).

 

Пришлось в те дни приложить руку — почти в прямом смысле — и к одной секретной дипломатической операции на высоком уровне. Дело в том, что А.Н. Косыгин по решению Политбюро ЦК КПСС должен был использовать поездку во Вьетнам для осуществления личных контактов с лидерами КНР – то была очередная попытка советского руководства «замириться» с Пекином. С этой целью он намеревался на обратном пути из Ханоя в Москву остановиться на несколько часов в пекинском аэропорту для встречи с премьером Чжоу Энь-лаем.

 

То ли китайская сторона тянула с ответом на соответствующее наше предложение, то ли какие-то конкретные параметры не удавалось согласовать, но только вопрос, состоится встреча или нет, оставался открытым буквально до последних минут перед отлетом Алексея Николаевича из Ханоя. Помню, как я стоял на летном поле ханойского аэродрома, держа в кармане два варианта информации для Политбюро ЦК КПСС, и ждал условного сигнала — отмашки с трапа самолёта помощника Косыгина Б. Боцанова: взмах рукой вверх-вниз — первый вариант — «встреча состоится», справа налево — вариант второй — «встреча не получается, летим домой через Дели» (это, конечно, общий смысл, а не буквальное содержание посланий). Отмашка была дана, и я кинулся в посольство (разумеется, не бегом, а в автомобиле) с хорошей новостью для Москвы. Кстати, состоявшаяся тогда встреча Косыгина с Чжоу Энь-лаем привела-таки пусть к небольшой, но все же позитивной подвижке в советско-китайских отношениях.

Ханой, сентябрь 1969 г. По окончании визита в ДРВ А.Н. Косыгин выходит из посольства СССР, чтобы ехать на аэродром (фото автора)

Вспоминается и еще один визит в ДРВ — значительно более низкого уровня, но более «судьбоносный» для меня. Весной 1970 года в Ханой на несколько дней приезжал заведующий сектором Китая, Вьетнама и Кореи в Отделе ЦК КПСС по связям с коммунистическими партиями социалистических стран Б.Т.Кулик. Целью его приезда было ознакомление на месте с положением во Вьетнаме, состоянием вьетнамо-китайских отношений, а также с работой коллектива совпосольства и соответствующая «накачка» посольских работников свежей информацией из Москвы. Запомнился мне его рассказ о состоянии советско-китайских отношений (Борис Трофимович был крупным специалистом-китаеведом, доктором наук); ему же, видимо, помимо всего прочего запомнился я, поскольку спустя месяц или два из «Центра» поступила депеша с просьбой направить советника Дивильковского в Москву, на работу в Отдел ЦК в качестве референта сектора, возглавлявшегося Б.Т. Куликом.

 

Таким образом, с сентября 1970 года я продолжал заниматься Вьетнамом, но уже не на своем рабочем месте в посольстве, а в Отделе ЦК КПСС.

 

Поначалу работа в Отделе приносила не меньшее удовлетворение, чем работа в посольстве. Фактически она позволяла участвовать в выработке политики СССР в Индокитае: моей основной обязанностью было составление (разумеется, не в одиночку, а совместно с коллегами по сектору и товарищами из МИД, Министерства обороны СССР и других ведомств) аналитических материалов, «памяток для бесед» и «записок в ЦК» к разного рода решениям Политбюро по вьетнамской тематике — на их основе, без преувеличения, строилась в ту пору вся наша и государственная политика на соответствующем направлении.

 

До 1972 года эта политика, в общем, отвечала критическому (мягко выражаясь) взгляду на США и их поведению на мировой арене, который выработался у меня за годы пребывания в Оттаве и Ханое. Генеральный секретарь ЦК КПСС Л.И. Брежнев, члены Политбюро и секретари ЦК без каких-либо вопросов принимали ту «линию», которую наш сектор и Отдел закладывали во все подготавливаемые материалы по Вьетнаму: это была линия на безусловную поддержку целей ДРВ и ВРП РЮВ в их борьбе за независимость, государственное единство и социализм, безоговорочное согласие со стратегией этой борьбы в условиях, когда Соединенные Штаты совершали агрессию в Индокитае.

 

Однако, весной 1972 г., когда после очередного успешного наступления «вьетконга» ВВС США не только усилили бомбардировки территории ДРВ, но и забросали минами акватории ее морских портов, в т.ч. в непосредственной близости от находившихся там советских кораблей, а Москва, как ни в чем не бывало, продолжала готовить запланированную советско-американскую встречу «в верхах», между мной и моими «работодателями» пролегла первая «идеологическая трещина».

 

Было ясно, что Вашингтон не случайно тогда приурочил один из первых шагов на пути «разрядки» в советско-американских отношениях — визит президента США Никсона в Москву в мае 1972 г. — к новому витку своей агрессии против ДРВ. Как и «китайская карта» (дипломатическое заигрывание Соединенных Штатов с КНР в ту пору), эта комбинация в политической игре была задумана и осуществлена с целью продемонстрировать Ханою ослабление поддержки со стороны друзей и союзников и сделать его более уступчивым на переговорах в Париже. И советская сторона «заглотнула приманку». Меня это огорчило и в определенной степени разочаровало в моих начальниках.

 

Кстати, я знаю, что «начальники» тоже не без сомнений и колебаний пошли тогда на то, чтобы «кинуть» вьетнамских товарищей ради нормализации отношений с США. Помню, как меня однажды (то было в марте или апреле 1972 года) пригласил к себе в кабинет К.В. Русаков, лишь незадолго перед тем пересевший из кресла заведующего нашим Отделом в кресло помощника Генерального секретаря ЦК КПСС, и стал допытываться, что я думаю о возможной реакции руководства ДРВ в случае, если Никсон будет в ближайшее время принят в Москве. Подтекст разговора был — надо или не надо советовать Л.И. Брежневу встречаться с американским президентом в сложившихся условиях. Смысл моего ответа состоял в том, что вьетнамцы, конечно, обидятся на нас, и небезосновательно. В дальнейшем так оно и случилось (Москве пришлось сразу после московского «саммита» направлять в Ханой специальную делегацию во главе с Председателем Верховного Совета СССР Н.В. Подгорным — «утешать» разобидившихся вьетнамских руководителей).

 

С тех пор все чаще приходилось ощущать душевный дискомфорт из-за проявлений «нового мышления» в международной политике, которое исподволь, как червь яблоко, точило наши партийные и государственные верхи. Например, летом 1973 г. на Конференции миролюбивых сил в поддержку Вьетнама (Париж) руководитель советской делегации, секретарь ЦК КПСС и зав. Международным отделом ЦК Борис Николаевич Пономарев гневался на меня за то, что я в рабочей группе по подготовке заключительного коммюнике «не сумел» воспрепятствовать включению в документ характеристики действий американцев во Вьетнаме как империалистической агрессии (каковой эти действия и являлись на самом деле). «Как я буду докладывать этот документ в Политбюро?!», — с испугом повторял «Б.Н.», пока способный творить чудеса на бумаге В.В. Загладин, первый зам. Пономарева в Международном отделе, не «отредактировал» русский текст коммюнике так, что агрессивность США оказалась, вроде бы, одновременно и признанной и не признанной.

Рим, 1973 год. Во время международной конференции в поддержку Вьетнама. В центре группы на фото — Председатель Общества советско-вьетнамской дружбы летчик-космонавт СССР Герман Титов

В 1975 году «на нашей улице» (я имею в виду себя и моих коллег —профессиональных вьетнамистов) отшумел большой праздник. Советское партийно-государственное руководство весьма высоко оценило факт изгнания американцев и их ставленников из Вьетнама — то была «историческая победа сил мира и социализма над силами империализма и войны», — и нашему сектору (к тому времени мы в Отделе ЦК «отпочковались» от китаистов) досталась часть «лаврового венка победителей»: нас, вместе с причастными к вьетнамской эпопее сотрудниками МИД СССР и других учреждений, награждали правительственными наградами (мне вручили «Орден Дружбы народов»), приглашали на различные торжественные мероприятия, в том числе званые обеды и приемы в Кремле в честь побывавших тогда в Москве руководителей ДРВ и ВРП РЮВ…

 

Что же касается дальнейшей работы в Отделе ЦК, то после 1975 г. она утратила для меня интерес и привлекательность: вьетнамская проблематика все больше сводилась к двусторонним, главным образом экономическим отношениям между СССР и ДРВ, и я готов был в любой момент уступить свою долю забот о них коллегам по работе. К тому же, из Отдела вскоре ушли люди, под чьим руководством мне было интересно и приятно (по деловым и личным соображениям) работать — заведующий сектором Вьетнама И.А. Огнетов, а потом и заведующий Отделом, секретарь ЦК КПСС К.Ф. Катушев. Их сменили куда менее яркие и талантливые личности — соответственно Е.П. Глазунов и В.А.Медведев.

1976 год. IV съезд компартии Вьетнама – съезд победителей. С докладом на трибуне – Первый секретарь ЦК Компартии Ле Зуан

Делегация КПСС на IV съезде компартии Вьетнама возлагает венок к Мавзолею Хо Ши Мина

Парад Победы на площади Бадынь в Ханое, май 1976 г.

1978 год. Делегация партработников КПСС, прибывшая во Вьетнам для обмена опытом партийной и хозяйственной работы, на прогулке в заливе Халонг

Советник Посольства СССР в Демократической Республике Вьетнам в 1967 — 1970 годах С.И. Дивильковский

Жена С.И. Дивильковского Валентина

…А мне (в третьем ряду крайний слева) вручили в Кремле Орден Дружбы народов.… Приглашали на званые завтраки, обеды и ужины…

продолжение

bottom of page