Дивильковские

— Мы с Родни Карлсоном действительно знали друг друга, и до какой-то степени нас можно считать друзьями. Дело в том, что, находясь с 1980 г. в Нью-Йорке в должности советника Постоянного представительства СССР при ООН и выполняя одновременно функции посланца Отдела международной информации ЦК КПСС, я должен был искать контакты среди информированных и влиятельных американцев. Без этого не решались возложенные на меня в ЦК задачи…

 

Одним из таких «информированных и влиятельных американцев» и оказался Родни Карлсон. Он был представлен мне как «Алекс Ньюсэм, сотрудник аппарата Совета национальной безопасности США», служивший, якобы, в Вашингтоне и периодически наезжавший в Нью-Йорк для работы с влиятельными представителями бизнес-сообщества.

 

У нас с «Алексом» установились довольно тесные отношения. Мы периодически встречались за «ланчами» в ресторанах, однажды поужинали у меня дома…

 

Я, правда, довольно скоро начал догадываться, что в лице «Алекса» имею дело с «цереушником», однако, контактов не прервал. Считал, что, если он и «разрабатывает» меня, то и я ведь с ним работаю, и почему бы мне не выиграть подобную «дуэль»? В конце концов, так оно, по-моему, и получилось. «Алекс» был в дружбе с Эймсом, а тот оказался внимательным слушателем, когда я «объяснял советскую действительность и советскую политику».

 

Я, конечно, еще не знал в ту пору, что внутри разведсообщества США, как об этом позднее скажет в одном из своих интервью Эймс, «шла борьба между правыми и некоммунистическими левыми». Однако, нечто наподобие «некоммунистической левизны», пожалуй, ощущалось в тех моих собеседниках из ЦРУ.

 

В дискуссиях наших в центре всегда был вопрос, как предотвратить дальнейшее ухудшение советско-американских отношений, чреватое ядерным конфликтом, и я, кажется, не попусту тратил слова и время, доказывая, что главной причиной возрастания угрозы такого конфликта была чересчур напористая, «ковбойская» антисоветская политика американских правых во главе с тогдашним президентом США Рональдом Рейганом. Эймс потом, — кажется, на суде, — заявил, что для него «стал невыносимым дальнейший вираж вправо» в американской политике при Рейгане. О своей неприязни к этому американскому президенту он и еще где-то упоминал.

 

Мне сдается, что Пит Эрли несет чушь, излагая причины отказа Родни Карлсона «вербовать Дивильковского»…

 

«Алекс» действительно позвонил мне однажды в Вашингтоне, и мы с ним встретились, и вот тогда-то он сказал: «Сергей, а ты бы не возражал, если бы на следующий наш с тобой завтрак в ресторане со мной пришел еще один человек? Это мой друг и босс». Так я познакомился с Эймсом, который назвался тогда «Риком Уэллсом, аналитиком разведслужбы при СНБ США».

 

— По утверждению Эрли, в ноябре и декабре 1984 г. вы встречались с Уэллсом-Эймсом 6 раз, причем ваши совместные завтраки, как он пишет, “не были лишены неловкости”. Почему возникала неловкость, о чем вы говорили? Имеют ли под собой почву слова Эймса, якобы сказанные им Эрли: “ Я вел себя с ним (то есть с вами) чересчур напористо... Несомненно, я его испугал”. Чем он мог вас испугать?

 

— Если Эймс так говорил, значит, считал это правильным и нужным. Зачем же я буду его опровергать?

 

Насчет моего «испуга», «неловкости» и вообще «вербовочной работы», которую со мной вел Уэллс-Эймс, можете просто написать: «Дивильковский сослался на слабеющую память».

 

Если же говорить о том, что я в самом деле вспоминаю о наших беседах с Риком, то отмечу следующее.

 

Как уже говорилось, все мои дискуссии с «цереушниками» — как, впрочем, и с прочими американцами — так или иначе вращались вокруг проблем советско-американских отношений, их резкого обострения в ту пору и возможных путей выхода из создававшегося, как нам, в советском посольстве, казалось, опасного тупика.

 

Контакты между СССР и США почти во всех областях взаимодействия были «заморожены», женевские переговоры о контроле над ракетно-ядерными вооружениями прерваны. Белый дом почти открыто делал ставку на достижение военного превосходства…

 

В ответ на объявленный Рейганом «крестовый поход против коммунизма», по существу же, против России, нам, советским дипломатическим сотрудникам, надлежало демонстрировать «твердость в сочетании с разумной гибкостью»: в СССР при Л.И. Брежневе и Ю.В. Андропове (Горбачев потом эту позицию «смягчил») не хотели уступать нажиму и от достигнутого военного паритета с США отказываться не собирались, но в конечном итоге все же ставилась задача нахождения компромисса между Москвой и Вашингтоном для ограничения гонки ядерных вооружений.

 

Вот вам и ответ на вопрос, о чем я беседовал с Риком Уэллсом–Эймсом: стремился использовать этого довольно высокопоставленного сотрудника из правительственного аппарата США (пусть и по линии разведки – я всегда высоко ценил роль разведчиков в формировании государственной политики), чтобы лишний раз довести точку зрения Советского правительства до американских властей. Пытался аргументировать и защищать нашу позицию по проблеме взаимного сокращения ракетно-ядерных вооружений. Затрагивались и другие вопросы, служившие раздражителем в двусторонних отношениях: с нашей стороны это были, в основном, претензии к США по поводу их стремления «подорвать» и оторвать от нас социалистические страны — от Кубы до Польши — и вмешательства Вашингтона в наши внутренние дела: экономических санкций, информационно-пропагандистской войны, культивирования и поддержки «диссидентского движения» в СССР.

 

Американцы обычно в ответ выдвигали, можно сказать, симметричные претензии (за исключением, разве что, экономического давления, да и то, помнится, не обходили молчанием тему «советского демпинга на мировых рынках»). Они обвиняли Советский Союз в намерении «экспортировать революцию и подрывать американские позиции повсюду в мире».

 

Но с Эймсом дело обстояло по-иному: особенность наших бесед состояла в том, что он спокойно, не вступая в полемику, выслушивал мои аргументы по большинству вопросов. Фактически, насколько помню, американскую позицию он защищал только по одному пункту: это касалось какого-то специфического момента в позициях сторон на прерванных незадолго до того советско-американских переговорах по ограничению ядерных вооружений в Женеве. Рик, в деликатной форме выдвинув в наш адрес какие-то претензии, оперировал при этом терминами и цифрами, к чему я, честно говоря, готов не был. Пожалуй, в тот момент у меня впервые и возникло желание «передать связь» другому сотруднику посольства. Мне тогда показалось, что «Уэллс» как бы предлагал себя в посредники на случай, если бы у советской стороны возникло желание передать Белому дому какую-то новую и доверительную информацию; но, чтобы убедиться в этом, нужны были более капитальные, чем мои, знания по существу затрагивавшихся разоруженческих проблем: я ведь был всего-навсего «пропагандистом», а не «разоруженцем», как, например, советник посольства Сергей Чувахин, о котором мне и подумалось в тот момент.

 

(*) — Заключительный этап ваших отношений с Эймсом Эрли передает в своей книге в такой редакции: «Незадолго до Рождества Дивильковский заявил, что отсутствие времени не позволяет ему продолжать их встречи, но не исключено, что с мистером Уэллсом захочет пообщаться другой сотрудник посольства — Сергей Чувахин. Рик и его боссы удивились. Что это вдруг Дивильковский сватает Рику своего сослуживца? Это было не принято. Получалось, что Дивильковский, рекомендуя кому-то из своих встретиться с Риком, в каком-то смысле за него ручался. Карлсон, Мерфи и Рик предположили, что это ловушка КГБ, но, по их данным, Чувахин не имел к КГБ никакого отношения. Он был известен как дипломат, специализирующийся по вопросам контроля над вооружениями... Этот Рик Уэллс показался Дивильковскому подозрительным, сказал мне <то есть Эрли> во время интервью в Москве офицер КГБ в отставке, который в 1985 году работал в советском посольстве в Вашингтоне. — И Дивильковский поступил очень мудро. Он решил перевести стрелки, подсунув мистеру Уэллсу другую наживку — Чувахина...». Что в этих словах правда? [1]

 

— Правда то, что в конце 1984 г. я сообщил «Уэллсу», что нашим встречам скоро придет конец. Но причину я объяснил не совсем так, как излагает Пит Эрли: я сказал, что меня отзывают в Москву для работы в одном из отделов ЦК КПСС. Так оно и было.

 

Верно, что я упомянул при той нашей встрече о возможности для Рика продолжить и углубить дискуссию по вопросам разоружения с другим советником посольства — Сергеем Чувахиным. Эймсу это впоследствии пригодилось: как утверждают американские авторы, вскоре после моего отъезда из США он сам разыскал Сергея, чтобы через него установить контакт с советскими разведчиками.

 

Какие размышления и эмоции упоминание мной имени Чувахина вызвало у офицеров ЦРУ или ФБР, мне, разумеется, не известно. Могу говорить лишь о том, как действовал и чем руководствовался я сам: я уже рассказал вам, когда и почему у меня возникла мысль, что мне следовало передать связь с «Уэллсом» нашему эксперту-разоруженцу. Одновременно подумал и о том, что крупный чин из американских разведорганов, по собственной инициативе ведущий беседы с советником совпосольства и, как минимум, не проявляющий при этом враждебности по отношению к нашей стране, не может не заинтересовать наших разведчиков.

 

Поторапливало меня и то обстоятельство, что я уже в самом деле «сидел на чемоданах» — мой окончательный отъезд из Вашингтона был намечен на февраль 1985 г. Поэтому в один из январских дней того года я пришел к послу СССР в США А.Ф. Добрынину, подробно изложил ему свои наблюдения и соображения по поводу «Уэллса» и заручился его согласием на передачу «связи» Чувахину. Одновременно переговорил на ту же тему с людьми, которые, по моим наблюдениям, имели отношение к руководству делами советской разведки в США. И после всего этого сообщил «Уэллсу» имя и фамилию Чувахина. Самого же Сергея, сославшись на поручение посла, попросил быть моим «преемником» в осуществлении контактов, по моему мнению, интересных и перспективных.

 

— В какую примерно встречу и почему вы почувствовали, что Эймс не тот, за кого себя выдает?

 

— Видимо, придется уточнить Ваш вопрос: когда я почувствовал, что «Рик Уэллс» в действительности — разведчик? Но ведь он и назвался при знакомстве аналитиком разведслужбы. А в какой именно разведслужбе он состоял — при Совете национальной безопасности или в ЦРУ, — было, в общем-то, не так важно. Ну, скажем: я предпочитал думать, что он, как и «Алекс», действительно работает на Совет национальной безопасности, т.е. как бы при аппарате президента США. Беседовать с такими людьми было, разумеется, интереснее, «безопаснее» и комфортнее, чем просто с «агентами вражеской разведки». Кстати, я и сейчас не исключаю, что они оба могли иметь отношение к этому аппарату. Один маленький эпизод, из которого это, возможно, станет понятнее.

 

Когда мы впервые встретились с «Алексом Ньюсэмом» уже в Вашингтоне, он сообщил мне номер телефона, по которому я мог бы, при желании, с ним связываться. Через какое-то время я позвонил по этому телефону. Ответившая телефонистка на коммутаторе (или сотрудница ЦРУ, которая ее изображала) сообщила мне, что я набрал номер «рабочей группы при специальном советнике президента по вопросам национальной безопасности», и тут же соединила меня с «господином Ньюсэмом». Ни тогда, ни теперь я не мог бы однозначно сказать, что это было: подкрепление «легенды» о «Ньюсэме», розыгрыш маленького спектакля, призванного внушить мне больший интерес к нему? Или же действительно существовал «специальный советник президента по вопросам национальной безопасности», а при нем созданная для выполнения каких-то конкретных задач рабочая группа с участием ведущих сотрудников ЦРУ? Последнее не исключено, и в этом случае «Алекс» и Рик меня «почти» не обманывали.

 

Так что, повторю, я и при встречах с Эймсом, и позднее, уезжая из Вашингтона, не думал о нем в этих терминах: «он не тот, за кого себя выдает». Для меня это был высокопоставленный американский разведчик, и так оно и оказалось.

 

Другой вопрос — когда и почему я ощутил, что американский разведчик «Рик Уэллс» может поработать на нас, на Советский Союз? В той или иной степени такое ощущение присутствовало во мне с самых первых контактов с «цереушниками» еще в Нью-Йорке. Иначе я вряд ли стал бы с ними общаться. Было сильное желание, стремление воздействовать на них, «обратить в свою веру», что ли; желание, возможно, постепенно трансформировавшееся в надежду, что так оно и случится.

 

А вот когда эта надежда переросла в ощущение, близкое к уверенности, стоит подумать. Возможно, в тот момент, когда Рик без особой нужды («за язык я его не тянул») при одной из наших встреч принялся излагать мне, профану в этих вопросах, различие между функциями ЦРУ и Национального разведывательного агентства США. Наверное, никаких секретных сведений он при этом не разгласил, но получился как бы «доверительный разговор», от которого один шаг, вроде бы, оставался до вопроса: «а что бы ты сказал, Рик, если бы мы тебя попросили сообщить нам еще…» — ну, и т.д. и т.п. Именно тогда я и решил, что нужно безотлагательно уведомить наших чекистов о не совсем обычном поведении моего нового американского друга. Что и было сделано.

 

*— Не касались ли ваши беседы внутриполитического положения в Советском Союзе, образа жизни, материального положения большинства советских граждан? Какие стороны советской действительности казались Эймсу привлекательными?

 

— Не могу однозначно утвердительно ответить на этот вопрос, — не сохранилось в памяти каких-либо конкретных следов разговоров с ним на эти темы. Рик был одним из дюжины американцев, с которыми я общался в последние недели моего пребывания в Вашингтоне, готовясь к отъезду, и я, по правде сказать, не особенно много думал и вспоминал об этих людях и беседах с ними потом, вернувшись в Москву и окунувшись в новые дела и новую атмосферу назревавшей «перестройки». Целая историческая эпоха сменилась почти сразу же после тех бесед, – мудрено ли, что воспоминания стерлись из памяти…

 

Но и говорить «нет» не стал бы. Обычно в разговорах с американцами эти темы – сопоставление советской и американской действительности – так или иначе, рано или поздно обязательно всплывали. Чаще всего это выливалось в полемику по типу: «Да, Сергей, может быть, ты и прав, что у вас в стране больше сделано в смысле достижения социального равенства, но вот свободы-то вы людей лишили…». Точно знаю, что в беседах моих с «Алексом» об этом говорилось многократно. А они с Риком, насколько я понимаю, долго дружили, вместе выпили, наверное, не одну бутылку водки («русскую» оба, как бы это помягче выразиться, ценили высоко), и, даже если впрямую мы с Эймсом этих тем не касались, думаю, что от «Алекса» он о моих «проповедях» советского образа жизни слышал не раз.

 

О том, что могло привлекать Рика в советской действительности, предположу, рассуждая «от противного»: из его опубликованных высказываний и высказываний о нем (а я прочитал немалую часть из того, что появилось в прессе США и России об Эймсе после его ареста) мне показалось, что его коробили в американском обществе его чрезмерный прагматизм, всепокупающая сила и культ денег, коммерциализация всего и вся и, как результат, нередко торжествующие обывательщина и пошлость. Он, например, был поклонником и знатоком классической (в том числе русской) литературы и театра, не любил западную «масс-культуру». Мы же в СССР со всем этим, как известно, боролись, хотя бы в теории.

 

Не было Эймсу, по-моему, чуждо также внутреннее ощущение дискомфорта из-за нарушения принципа справедливости в распределении земных благ между «имущими» и «неимущими» даже в самих США, не говоря уже о Латинской Америке, откуда родом была его вторая жена и где он проработал сам несколько лет. А в Советском Союзе, при многих других недостатках, проблема социальных контрастов и неравенства была все же в основном решена, и Рик, как профессиональный «советолог», не мог об этом не знать…

 

— Давал ли ваш собеседник оценки американским реалиям, политике Белого дома?

 

— О каких-либо конкретных критических высказываниях Эймса по поводу американских реалий во время наших бесед я не помню, а вот что касается международной политики официального Вашингтона, то такая критика с его стороны была. У меня имеется даже документальное подтверждение того, что Эймс не одобрял, в частности, линии тогдашней администрации США в вопросах контроля над вооружениями и в отношении СССР в целом. Это книга, которую мне прислал Рик, когда узнал, что я покидаю Вашингтон. Ее заглавие — «Смертельные гамбиты. Администрация Рейгана и тупик в контроле над ядерными вооружениями».

 

Автор этой книги — в прошлом журналист, а ныне заместитель госсекретаря США Строуб Тэлботт. В исследовании, написанном по горячим следам, он проанализировал ход и результаты советско-американских переговоров об ограничении и сокращении ядерных вооружений в начале 80-х годов и пришел к выводам, явно неблагоприятным для официального Вашингтона. Тэлботт, по сути дела, утверждал, что окружавшие Рейгана и пользовавшиеся его благорасположением крайние правые вынудили американских дипломатов разыгрывать за переговорным столом в Женеве нечестную партию в надежде добиться от СССР односторонних уступок и обеспечить словесное прикрытие наращиванию гонки вооружений. Это, по мнению Тэлботта, привело к опасному тупику в деле контроля над вооружениями. Угроза ядерного конфликта и протесты общественности, прежде всего в Западной Европе, требовали от Соединенных Штатов вести переговоры более корректно, честно и в духе компромисса.

 

Эймс прислал мне эту книгу со своей надписью на титульном листе. Она гласила: «Сергей! Вот хороший, хотя и безрадостный отчет об итогах последних нескольких лет. Нам нужен подлинный синтез». Подписано: «Рик, февраль 1985 г.».