top of page
Америка сверху, снизу, сбоку и в упор
Часть 2

Стечение обстоятельств позволило мне сменить амплуа в январе 1980 г., поехав в Нью-Йорк в Постоянное представительство СССР при ООН в качестве советника по информации — «назначенца» Отдела международной информации (внешнеполитической пропаганды) ЦК КПСС, который возглавлял Леонид Митрофанович Замятин.

 

Мы с женой прибыли в Соединенные Штаты едва ли не в самую глухую пору американо-советских отношений. Тогда, в начале 1980-х, избавляясь от «вьетнамского синдрома» и вынужденных заигрываний с идеей «разрядки» и мирного сосуществования двух систем, истинная, агрессивно-империалистическая Америка, по выражению пришедшего в Белый дом в январе 1981 г. президента Рональда Рейгана, «снова вставала во весь рост». Одним из главных проявлений этого было усиление антикоммунистической и антисоветской составляющих во внешней политике США.

 

С 1982 года администрация Р. Рейгана развернула «крестовый поход за демократию». Целью «похода», которую почти не скрывали, было сломить и уничтожить Советский Союз — главного соперника Соединенных Штатов на международной арене; насадить повсюду «свободы» и «либеральные ценности» западного образца и, таким образом, фактически подготовить почву для установления мировой диктатуры США и НАТО.

 

Главными средствами достижения этих целей в Вашингтоне избрали гонку вооружений, изматывавшую СССР экономически, и психологическую, или информационную войну. Немаловажная роль отводилась также внедрению американской агентуры, в т.ч. так называемых «агентов влияния», во все поры советского общества и партийно-государственного аппарата.

 

Повод для начала этого нового, и, как оказалось, завершающего этапа «холодной войны» дали мы сами, осуществив в декабре 1979 г. ввод войск в Афганистан.

 

Я как раз собирался покупать билеты на самолет до Нью-Йорка для себя и жены, когда заместитель заведующего Отделом США МИД СССР О. М. Соколов, пригласив на беседу, рассказал о первой реакции в моей новой «стране пребывания» на афганские события: говоря коротко, ничего хорошего и приятного ни меня персонально, ни нас всех вместе в Штатах не ожидало. Официальный Вашингтон демонстрировал «гнев» и грозил санкциями за совершенный Москвой «акт агрессии».

Нью-Йорк. Слева на фото – здание ООН

Министр иностранных дел СССР А.А.Громыко на специальной сессии Генеральной ассамблеи ООН в Нью-Йорке, 1982 год (фото ТАСС)

Действительность подтвердила слова Олега Михайловича: фактически весь пятилетний срок моего пребывания в США пришлось ощущать проявления этого «гнева»: «замораживание» контактов, экономические «санкции», многочисленные враждебные нам пропагандистские кампании, которыми «гнев», в свою очередь, умело подогревался. Чего только не инкриминировал в те годы Вашингтон «империи зла», как обозвал однажды публично нашу страну Р. Рейган: преследования инакомыслящих в СССР и «порабощение народов Восточной Европы», гибель в советском воздушном пространстве южнокорейского пассажирского авиалайнера (спровоцированная, я твердо в этом убежден, самими американцами) и «болгарский (а стало быть, и наш) след» в покушении на папу римского…

 

Прибыв в США, я для начала «помыкался» в поисках подходящей квартиры для проживания в Нью-Йорке: несколько владельцев домов, узнав, что мы с женой русские, отказались заключить договор аренды; возможно, у них имелись соответствующие рекомендации властей или же они просто были «упертыми» патриотами, каких в Америке много.

 

В дальнейшем (в том числе и после моего перехода на работу в посольство СССР в США в 1982 году) пришлось не раз наталкиваться на откровенные проявления недоброжелательности со стороны служащих госдепартамента и других правительственных учреждений; мне, например, порой отказывали, без видимых оснований, в разрешении на поездки за пределы Нью-Йорка и Вашингтона, кои прочим советским дипломатам и журналистам разрешались.

 

Возможно, на отношении американских властей ко мне отразился и тот, безусловно, известный им факт, что я был направлен к ним в страну из аппарата ЦК КПСС и, следовательно, являл собой в их глазах «квинтэссенцию зла» — нечто вроде партийного комиссара при советских сотрудниках в ООН и посольстве. В итоге мне не довелось завязать с кем-либо из местных чиновников мало-мальски добрых отношений.

 

Здание Постоянного представительства СССР при ООН на 67-й стрит в Нью-Йорке (фото автора)

Отсутствие любви ко мне со стороны вашингтонских властей возмещалось знакомством и дружбой со многими другими информированными и влиятельными американцами. В числе моих постоянных собеседников и партнеров в Нью-Йорке, а позднее в Вашингтоне были вице-президенты крупнейших американских телекомпаний CBS (Джек Смит) и NBC (Гордон Меннинг и Яробин Гилберт), обозреватели газеты «Вашингтон пост» Джозеф Крафт и Дон Обердорфер, президент «Совета по религии и международным отношениям» Роберт Майерс и представитель баптистской церкви США при ООН Илиас Голонка, видные деятели компартии США, включая Гэса Холла, менеджеры ряда крупных фирм и вожаки пацифистских организаций… Всех не перечислишь.

С друзьями в Нью-Йорке (третий слева на фото – представитель баптистской церкви США при ООН Илиас Голонка)

Без таких контактов я не мог бы решать многообразных задач, поставленных передо мной отделом ЦК: еще находясь в Нью-Йорке и выполняя обязанности советника Представительства СССР при Организации Объединенных Наций — руководителя «референтуры прессы и информации» (т.е. пары десятков советских граждан, работавших в Департаменте общественной информации Секретариата ООН), я должен был одновременно направлять в Центр аналитические записки о положении в стране пребывания; следить за поворотами психологической войны, которую Соединенные Штаты Америки вели против СССР, и «корректировать огонь» советской внешнеполитической пропаганды и контрпропаганды; лично и через других советских граждан, работавших в США, разъяснять американцам и сотрудникам Секретариата ООН внешнюю и внутреннюю политику нашей страны и, наконец, курировать работу советских журналистов в Соединенных Штатах подобно тому, как отдел внешнеполитической пропаганды «курировал» работу всех советских СМИ.

 

Сейчас, когда Советский Союз давно уже рухнул — не в последнюю очередь под ударами американского информационно-пропагандистского тарана, я по-настоящему начинаю понимать, как важны были стоявшие передо мной задачи; как не адекватны им мои, да и всех нас, вместе взятых советских пропагандистов, профессионализм и материальные возможности для ведения эффективного контрнаступления в этой сфере соперничества и соревнования двух «лагерей».

 

Осенью 1983 г., по запросу совпосла в Вашингтоне А.Ф. Добрынина, я был переведен на должность советника по информации и руководителя пресс-группы посольства СССР в США. Задачи мои слегка видоизменились, но работы не убавилось. Теперь приходилось тратить львиную долю времени на то, чтобы вносить свою лепту в неиссякаемый поток шифротелеграмм, политических писем и других информационных материалов, которые посол направлял в МИД и ЦК. Тематика моих проектов, правда, мало отличалась от того, что доводилось посылать в Отдел ЦК или в МИД, за своей подписью или за подписью постоянного представителя СССР при ООН О.А. Трояновского, из Нью-Йорка: об «идеологической обстановке» и различных конкретных аспектах враждебных нам пропагандистских кампаний, ведущихся в США, о наших возможных действиях в ответ и желательных направлениях выступлений советских СМИ…

 

И в остальном с переездом в Вашингтон характер моей работы особых изменений не претерпел: это было все то же повседневное общение с журналистами — как нашими, так и американскими; те же попытки донести неискаженную информацию о Советском Союзе до американцев в беседах и публичных выступлениях, разобраться в тактике и механизме их собственного пропагандистского воздействия на граждан СССР.

Здание Посольства СССР в США,

Вашингтон, 16-я стрит (фото автора)

Были в моей работе отдельные находки — такие, например, как «открытие» (еще в Нью-Йорке) для советского руководства и пропагандистского аппарата хорошего партнера по антивоенным инициативам в лице американской группы «Врачи за социальную ответственность», впоследствии трансформировавшейся во всемирно известную организацию «Врачи без границ».

Посол СССР в США Анатолий Федорович Добрынин и супруга посла Ирина Николаевна на новогоднем вечере в посольстве, 1984 год (фото автора)

Запомнившимся эпизодом из «вашингтонского периода» стало мое знакомство и работа с родителями Саманты Смит и самой этой американской девочкой, чья переписка с советским лидером Ю.В. Андроповым и поездка в СССР в 1983 году помогли взломать лед вражды и недоверия к нашей стране в сердцах многих американцев. Ранняя смерть Саманты (она погибла в 1986 г., в возрасте 14 лет, в авиакатастрофе над родным штатом Мэн, в самый разгар своей мужественной борьбы за то, чтобы миллионы ее соотечественников узнали правду о нашей Родине) осталась для меня одной из неразгаданных тайн «холодной войны».

Титульный лист книги о поездке американской девочки Саманты Смит в СССР с дарственной надписью Саманты

Но, в целом, повторюсь: реальных прорывов на моем участке «идеологического фронта» за время службы в Нью-Йорке и Вашингтоне осуществить не удалось. Америка по-прежнему верила только себе и в себя, в свою непогрешимость и превосходство над всеми остальными странами и народами; верила в мифы об «империи зла» и «агрессивных намерениях СССР». В то же время мои соотечественники все больше клевали на многообразные пропагандистские приманки рыночных «свобод» и западного, в первую очередь американского, «рая».

С.И. Дивильковский (крайний справа), советник Представительства СССР при ООН в Нью-Йорке (1980 — 1982); советник Посольства СССР в Вашингтоне (1982 - 1985), с супругой

 

Сергей Иванович с супругой

Самым значительным моим «личным достижением», наверное, можно считать невольное участие в прорыве на другом, «невидимом» фронте противоборства между СССР и США. Имею в виду переход на нашу сторону руководителя подотдела контрразведки в советском отделе ЦРУ Олдрича Эймса.

 

Он явился в посольство СССР в Вашингтоне в апреле 1985 г. и с тех пор в течение без малого девяти лет тайно информировал советские (с 1991 г. – российские) спецслужбы едва ли не обо всех операциях, замышлявшихся против нашей страны разведывательными ведомствами Соединенных Штатов. Благодаря ему были разоблачены многие тайные агенты, которых американские «рыцари плаща и кинжала» вербовали и внедряли в различные учреждения, в т.ч. весьма высокие, в СССР и Российской Федерации. За свои услуги советской и российской контрразведке Эймс получил в общей сложности около полутора миллионов долларов.

 

В 1994 году этот высокопоставленный «крот» (т.е. двойной агент) был арестован ФБР, судим и приговорен к пожизненному заключению. Моя же причастность к «делу Эймса» состояла в следующем.

 

Вступив осенью 1984 г. в контакт через одного общего знакомого (как выяснилось впоследствии, тоже крупного американского контрразведчика) с Олдричем Эймсом, который назвался мне «Риком Уэллсом», я провел с ним несколько встреч и бесед, ставших, возможно, «соломинкой, переломившей спину верблюду»: из сопоставления фактов, дат и высказываний Уэллса-Эймса можно заключить, что во время наших с ним встреч в конце 1984 и самом начале 1985 гг. окончательно вызрело его решение совершить задуманный поступок — переход на сторону КГБ.

 

От меня он получил и координаты сотрудника совпосольства в Вашингтоне, с которым связался (уже после моего отъезда из США в феврале 1985 г.), чтобы сообщить о своем решении работать на нас.

 

Дальнейшее общение с Эймсом было делом советских разведчиков. А я узнал о своем «вкладе» лишь спустя девять лет, когда «дело Эймса» стало достоянием гласности.

 

Об этом «деле» в свое время были исписаны горы бумаги. И неудивительно, поскольку переход Рика на сторону противника стал одним из крупнейших, если не крупнейшим провалом в истории Центрального разведывательного управления США.

 

Многих интересовало, как и почему этот видный американский разведчик «предал своих» и стал работать на Советский Союз. Будучи знаком с Эймсом не понаслышке, я постарался ответить на этот вопрос в ряде публикаций, вышедших в свет во второй половине 1990-х годов под патронажем пресс-бюро Службы внешней разведки Российской Федерации.

 

Я убежден — и попытался это доказать, — что поступок Эймса не был просто торговлей секретами, как это многим хотелось бы изобразить. Глубинная подоплека его поступка лежала в сфере идей, его «жизненном опыте».

 

В ту пору немалое число политиков, представителей общественности и простых граждан в странах Запада беспокоила и пугала нависшая над миром угроза ядерного конфликта из-за советско-американской конфронтации. Политический мир и общественность были расколоты на сторонников жесткой политики администрации США, откровенно толкавшей к обострению этой конфронтации ради того, чтобы «похоронить империю зла», и ее противников — тех, кто выступал, так или иначе, за поиск компромисса между Вашингтоном и Москвой.

 

Естественно, в число вторых попадали в основном люди, не поддавшиеся антикоммунистической и антисоветской пропаганде, которая велась на Западе десятилетиями. В Америке таких людей было не много, но они были. Их было совсем немного, но они все же были и в разведывательном сообществе США, в т.ч. в ЦРУ. Люди, обладавшие достаточной широтой и непредвзятостью взглядов, независимостью в суждениях и поступках. Именно таким был Эймс, которого отличали, к тому же, недюжинный интеллект, высокая культура и глубокое, профессиональное знание как американской, так и советской действительности.

 

Все это вместе взятое привело к тому, что он стал человеком, если не симпатизировавшим советским людям, то уж, во всяком случае, испытывавшим интерес и уважение к нашим тогдашним, т.е. советским идеалам и достижениям. И безусловно – Эймс не раз об этом заявлял – с неприязнью относившимся к американским правым радикалам, лично Рейгану и его политике.

 

Короче говоря, судьба свела меня в Вашингтоне осенью 1984 года с видным американским разведчиком-диссидентом. Так и расцвел «цветок измены», который нам оставалось лишь сорвать…

 

Полтора десятилетия спустя мне пришлось дать интервью на эту тему одному знакомому журналисту (А.В. Пронин), которое было опубликовано в «Независимом военном обозрении» (№1, 2001 г.). Привожу это интервью (с небольшими купюрами) для желающих побольше узнать о столь нашумевшем в середине 1990-х годов «шпионском скандале».

— Сергей Иванович, американский журналист Пит Эрли в своей книге «Признания шпиона. Подлинная история Олдрича Эймса», изданной на русском языке в 1998 г. изд-вом «Международные отношения», следующим образом излагает историю вашего знакомства с этим офицером ЦРУ.

 

По словам Эрли, к началу 1984 г. Эймс был в отчаянии из-за того, что влез в огромные долги (порядка 35 тыс. долларов) и не знал, как расплатиться. Тогда якобы у него и созрела мысль о том, что свои дела можно поправить за счет продажи секретов ЦРУ русской разведке. Далее журналист пишет:

 

«Удобный случай представился ему накануне Дня Благодарения в 1984 году в лице Родни Карлсона. Не желает ли Рик помочь ФБР завербовать советского пресс—атташе?

 

— Конечно, — ответил Рик. — А кто он?

 

— Сергей Дивильковский, — сказал Карлсон. — Он хорошо знает твоего старого приятеля Томаса Колесниченко, корреспондента “Правды”.

 

Незадолго до того Дивильковского перевели из ООН в советское посольство в Вашингтоне, и когда его заметила команда ФБР, которая вела наблюдение за посольством, в ЦРУ по горячим следам был отправлен запрос об информации, связанной с новой личностью. Карлсон знал о нем предостаточно. Он сдружился с Дивильковским, еще будучи руководителем резидентуры в Нью―Йорке. Карлсон отправил в ФБР длинную телеграмму с биографическими данными Дивильковского...»

 

Как бы вы прокомментировали изложенную Эрли предысторию вашего знакомства с Эймсом?

 

— Начнем с того, что я вообще мало верю в непредвзятость названного Вами труда.

 

… В США всегда существовали соперничество и ревность между ЦРУ и ФБР; провал с Эймсом мог их лишь обострить. Тому и другому ведомству, очевидно, хотелось бы внедрить в общественное сознание удобную для себя трактовку этого дела, и Пит Эрли мог выполнять чей-либо заказ. Возможно, заказ состоял и в чем-то другом, — с такими организациями, как ЦРУ и ФБР, ухо надо держать востро.

 

Обратите внимание: чуть раньше, чем Эрли, с совершенно иной интерпретацией завязки дела Эймса выступил другой заокеанский «авторитет детективной журналистики» — Питер Маас. В его книге «Шпион-убийца» все выглядит иначе: не ФБР «заказывает» Карлсону (а тот Эймсу) Дивильковского, а сам Карлсон по собственной инициативе советует своему другу Эймсу пообщаться со мной — не для вербовки, а лишь для выяснения деталей советской позиции по разоруженческой проблеме, и потом «продать» эту информацию своему начальству для укрепления собственного престижа и дальнейшего продвижения по службе.

 

Не правда ли, два автора словно перебрасывают друг другу горячую картофелину. Один (допустим, выступая от лица ФБР) говорит: вы заварили всю эту кашу, выведя Эймса на русских, вы и расхлебывайте, а другой (ЦРУ) ему возражает: нет, это вы сами все начали, вы и держите ответ!

 

Правда же, мне думается, может лежать где-то посередине: и Карлсон мог нечто подобное посоветовать Эймсу, и ФБР могло закинуть свои сети, в которые потом само же и угодило. Не сомневаюсь, что фэбээровцы были бы рады так или иначе «достать Дивильковского»: всегда чувствовал, что американские власти ко мне относились с неприязнью… Возможно, кто-то и впрямь рассчитывал на успех вербовки, а, может быть, думали «замарать» каким-нибудь компроматом, вроде «общения с противником» и т.п. В любом случае рад, что спецслужбы США, по русской пословице, «пойдя за шерстью, вернулись стрижеными».

 

— Далее Эрли пишет:

«В ответ на телеграмму ФБР предложило Карлсону возобновить дружбу с Дивильковским, но Карлсон ни в какую не соглашался. В Нью-Йорке он выступал в качестве провинциального бизнесмена и теперь боялся, что, встретив его в Вашингтоне, Дивильковский заподозрит неладное. К тому же Карлсон уже работал с «Джентилом», Валерием Мартыновым, и считал, что ему не стоит заниматься в Вашингтоне сразу двумя агентами. А вдруг КГБ узнает про одного из информаторов? Это может вывести его и на второго. Карлсон обсудил это с Джоном Мерфи, шефом вашингтонской резидентуры ЦРУ, и тот согласился, что к делу нужно привлечь кого-то еще. Тут и вспомнили про Рика. Карлсон позвонил Дивильковскому и предложил ему позавтракать с Риком Уэллсом (это было одно из фальшивых имен, которые использовал Рик). Он сказал русскому (то есть вам), что мистер Уэллс работает в одном из исследовательских центров и горит желанием пополнить свои знания об СССР».

 

Автор верно пересказал события?

— Мы с Родни Карлсоном действительно знали друг друга, и до какой-то степени нас можно считать друзьями. Дело в том, что, находясь с 1980 г. в Нью-Йорке в должности советника Постоянного представительства СССР при ООН и выполняя одновременно функции посланца Отдела международной информации ЦК КПСС, я должен был искать контакты среди информированных и влиятельных американцев. Без этого не решались возложенные на меня в ЦК задачи…

 

Одним из таких «информированных и влиятельных американцев» и оказался Родни Карлсон. Он был представлен мне как «Алекс Ньюсэм, сотрудник аппарата Совета национальной безопасности США», служивший, якобы, в Вашингтоне и периодически наезжавший в Нью-Йорк для работы с влиятельными представителями бизнес-сообщества.

 

У нас с «Алексом» установились довольно тесные отношения. Мы периодически встречались за «ланчами» в ресторанах, однажды поужинали у меня дома…

 

Я, правда, довольно скоро начал догадываться, что в лице «Алекса» имею дело с «цереушником», однако, контактов не прервал. Считал, что, если он и «разрабатывает» меня, то и я ведь с ним работаю, и почему бы мне не выиграть подобную «дуэль»? В конце концов, так оно, по-моему, и получилось. «Алекс» был в дружбе с Эймсом, а тот оказался внимательным слушателем, когда я «объяснял советскую действительность и советскую политику».

 

Я, конечно, еще не знал в ту пору, что внутри разведсообщества США, как об этом позднее скажет в одном из своих интервью Эймс, «шла борьба между правыми и некоммунистическими левыми». Однако, нечто наподобие «некоммунистической левизны», пожалуй, ощущалось в тех моих собеседниках из ЦРУ.

 

В дискуссиях наших в центре всегда был вопрос, как предотвратить дальнейшее ухудшение советско-американских отношений, чреватое ядерным конфликтом, и я, кажется, не попусту тратил слова и время, доказывая, что главной причиной возрастания угрозы такого конфликта была чересчур напористая, «ковбойская» антисоветская политика американских правых во главе с тогдашним президентом США Рональдом Рейганом. Эймс потом, — кажется, на суде, — заявил, что для него «стал невыносимым дальнейший вираж вправо» в американской политике при Рейгане. О своей неприязни к этому американскому президенту он и еще где-то упоминал.

 

Мне сдается, что Пит Эрли несет чушь, излагая причины отказа Родни Карлсона «вербовать Дивильковского»…

 

«Алекс» действительно позвонил мне однажды в Вашингтоне, и мы с ним встретились, и вот тогда-то он сказал: «Сергей, а ты бы не возражал, если бы на следующий наш с тобой завтрак в ресторане со мной пришел еще один человек? Это мой друг и босс». Так я познакомился с Эймсом, который назвался тогда «Риком Уэллсом, аналитиком разведслужбы при СНБ США».

 

— По утверждению Эрли, в ноябре и декабре 1984 г. вы встречались с Уэллсом-Эймсом 6 раз, причем ваши совместные завтраки, как он пишет, “не были лишены неловкости”. Почему возникала неловкость, о чем вы говорили? Имеют ли под собой почву слова Эймса, якобы сказанные им Эрли: “ Я вел себя с ним (то есть с вами) чересчур напористо... Несомненно, я его испугал”. Чем он мог вас испугать?

 

— Если Эймс так говорил, значит, считал это правильным и нужным. Зачем же я буду его опровергать?

 

Насчет моего «испуга», «неловкости» и вообще «вербовочной работы», которую со мной вел Уэллс-Эймс, можете просто написать: «Дивильковский сослался на слабеющую память».

 

Если же говорить о том, что я в самом деле вспоминаю о наших беседах с Риком, то отмечу следующее.

 

Как уже говорилось, все мои дискуссии с «цереушниками» — как, впрочем, и с прочими американцами — так или иначе вращались вокруг проблем советско-американских отношений, их резкого обострения в ту пору и возможных путей выхода из создававшегося, как нам, в советском посольстве, казалось, опасного тупика.

 

Контакты между СССР и США почти во всех областях взаимодействия были «заморожены», женевские переговоры о контроле над ракетно-ядерными вооружениями прерваны. Белый дом почти открыто делал ставку на достижение военного превосходства…

 

В ответ на объявленный Рейганом «крестовый поход против коммунизма», по существу же, против России, нам, советским дипломатическим сотрудникам, надлежало демонстрировать «твердость в сочетании с разумной гибкостью»: в СССР при Л.И. Брежневе и Ю.В. Андропове (Горбачев потом эту позицию «смягчил») не хотели уступать нажиму и от достигнутого военного паритета с США отказываться не собирались, но в конечном итоге все же ставилась задача нахождения компромисса между Москвой и Вашингтоном для ограничения гонки ядерных вооружений.

 

Вот вам и ответ на вопрос, о чем я беседовал с Риком Уэллсом–Эймсом: стремился использовать этого довольно высокопоставленного сотрудника из правительственного аппарата США (пусть и по линии разведки – я всегда высоко ценил роль разведчиков в формировании государственной политики), чтобы лишний раз довести точку зрения Советского правительства до американских властей. Пытался аргументировать и защищать нашу позицию по проблеме взаимного сокращения ракетно-ядерных вооружений. Затрагивались и другие вопросы, служившие раздражителем в двусторонних отношениях: с нашей стороны это были, в основном, претензии к США по поводу их стремления «подорвать» и оторвать от нас социалистические страны — от Кубы до Польши — и вмешательства Вашингтона в наши внутренние дела: экономических санкций, информационно-пропагандистской войны, культивирования и поддержки «диссидентского движения» в СССР.

 

Американцы обычно в ответ выдвигали, можно сказать, симметричные претензии (за исключением, разве что, экономического давления, да и то, помнится, не обходили молчанием тему «советского демпинга на мировых рынках»). Они обвиняли Советский Союз в намерении «экспортировать революцию и подрывать американские позиции повсюду в мире».

 

Но с Эймсом дело обстояло по-иному: особенность наших бесед состояла в том, что он спокойно, не вступая в полемику, выслушивал мои аргументы по большинству вопросов. Фактически, насколько помню, американскую позицию он защищал только по одному пункту: это касалось какого-то специфического момента в позициях сторон на прерванных незадолго до того советско-американских переговорах по ограничению ядерных вооружений в Женеве. Рик, в деликатной форме выдвинув в наш адрес какие-то претензии, оперировал при этом терминами и цифрами, к чему я, честно говоря, готов не был. Пожалуй, в тот момент у меня впервые и возникло желание «передать связь» другому сотруднику посольства. Мне тогда показалось, что «Уэллс» как бы предлагал себя в посредники на случай, если бы у советской стороны возникло желание передать Белому дому какую-то новую и доверительную информацию; но, чтобы убедиться в этом, нужны были более капитальные, чем мои, знания по существу затрагивавшихся разоруженческих проблем: я ведь был всего-навсего «пропагандистом», а не «разоруженцем», как, например, советник посольства Сергей Чувахин, о котором мне и подумалось в тот момент.

 

(*) — Заключительный этап ваших отношений с Эймсом Эрли передает в своей книге в такой редакции: «Незадолго до Рождества Дивильковский заявил, что отсутствие времени не позволяет ему продолжать их встречи, но не исключено, что с мистером Уэллсом захочет пообщаться другой сотрудник посольства — Сергей Чувахин. Рик и его боссы удивились. Что это вдруг Дивильковский сватает Рику своего сослуживца? Это было не принято. Получалось, что Дивильковский, рекомендуя кому-то из своих встретиться с Риком, в каком-то смысле за него ручался. Карлсон, Мерфи и Рик предположили, что это ловушка КГБ, но, по их данным, Чувахин не имел к КГБ никакого отношения. Он был известен как дипломат, специализирующийся по вопросам контроля над вооружениями... Этот Рик Уэллс показался Дивильковскому подозрительным, сказал мне <то есть Эрли> во время интервью в Москве офицер КГБ в отставке, который в 1985 году работал в советском посольстве в Вашингтоне. — И Дивильковский поступил очень мудро. Он решил перевести стрелки, подсунув мистеру Уэллсу другую наживку — Чувахина...». Что в этих словах правда? [1]

 

— Правда то, что в конце 1984 г. я сообщил «Уэллсу», что нашим встречам скоро придет конец. Но причину я объяснил не совсем так, как излагает Пит Эрли: я сказал, что меня отзывают в Москву для работы в одном из отделов ЦК КПСС. Так оно и было.

 

Верно, что я упомянул при той нашей встрече о возможности для Рика продолжить и углубить дискуссию по вопросам разоружения с другим советником посольства — Сергеем Чувахиным. Эймсу это впоследствии пригодилось: как утверждают американские авторы, вскоре после моего отъезда из США он сам разыскал Сергея, чтобы через него установить контакт с советскими разведчиками.

 

Какие размышления и эмоции упоминание мной имени Чувахина вызвало у офицеров ЦРУ или ФБР, мне, разумеется, не известно. Могу говорить лишь о том, как действовал и чем руководствовался я сам: я уже рассказал вам, когда и почему у меня возникла мысль, что мне следовало передать связь с «Уэллсом» нашему эксперту-разоруженцу. Одновременно подумал и о том, что крупный чин из американских разведорганов, по собственной инициативе ведущий беседы с советником совпосольства и, как минимум, не проявляющий при этом враждебности по отношению к нашей стране, не может не заинтересовать наших разведчиков.

 

Поторапливало меня и то обстоятельство, что я уже в самом деле «сидел на чемоданах» — мой окончательный отъезд из Вашингтона был намечен на февраль 1985 г. Поэтому в один из январских дней того года я пришел к послу СССР в США А.Ф. Добрынину, подробно изложил ему свои наблюдения и соображения по поводу «Уэллса» и заручился его согласием на передачу «связи» Чувахину. Одновременно переговорил на ту же тему с людьми, которые, по моим наблюдениям, имели отношение к руководству делами советской разведки в США. И после всего этого сообщил «Уэллсу» имя и фамилию Чувахина. Самого же Сергея, сославшись на поручение посла, попросил быть моим «преемником» в осуществлении контактов, по моему мнению, интересных и перспективных.

 

— В какую примерно встречу и почему вы почувствовали, что Эймс не тот, за кого себя выдает?

 

— Видимо, придется уточнить Ваш вопрос: когда я почувствовал, что «Рик Уэллс» в действительности — разведчик? Но ведь он и назвался при знакомстве аналитиком разведслужбы. А в какой именно разведслужбе он состоял — при Совете национальной безопасности или в ЦРУ, — было, в общем-то, не так важно. Ну, скажем: я предпочитал думать, что он, как и «Алекс», действительно работает на Совет национальной безопасности, т.е. как бы при аппарате президента США. Беседовать с такими людьми было, разумеется, интереснее, «безопаснее» и комфортнее, чем просто с «агентами вражеской разведки». Кстати, я и сейчас не исключаю, что они оба могли иметь отношение к этому аппарату. Один маленький эпизод, из которого это, возможно, станет понятнее.

 

Когда мы впервые встретились с «Алексом Ньюсэмом» уже в Вашингтоне, он сообщил мне номер телефона, по которому я мог бы, при желании, с ним связываться. Через какое-то время я позвонил по этому телефону. Ответившая телефонистка на коммутаторе (или сотрудница ЦРУ, которая ее изображала) сообщила мне, что я набрал номер «рабочей группы при специальном советнике президента по вопросам национальной безопасности», и тут же соединила меня с «господином Ньюсэмом». Ни тогда, ни теперь я не мог бы однозначно сказать, что это было: подкрепление «легенды» о «Ньюсэме», розыгрыш маленького спектакля, призванного внушить мне больший интерес к нему? Или же действительно существовал «специальный советник президента по вопросам национальной безопасности», а при нем созданная для выполнения каких-то конкретных задач рабочая группа с участием ведущих сотрудников ЦРУ? Последнее не исключено, и в этом случае «Алекс» и Рик меня «почти» не обманывали.

 

Так что, повторю, я и при встречах с Эймсом, и позднее, уезжая из Вашингтона, не думал о нем в этих терминах: «он не тот, за кого себя выдает». Для меня это был высокопоставленный американский разведчик, и так оно и оказалось.

 

Другой вопрос — когда и почему я ощутил, что американский разведчик «Рик Уэллс» может поработать на нас, на Советский Союз? В той или иной степени такое ощущение присутствовало во мне с самых первых контактов с «цереушниками» еще в Нью-Йорке. Иначе я вряд ли стал бы с ними общаться. Было сильное желание, стремление воздействовать на них, «обратить в свою веру», что ли; желание, возможно, постепенно трансформировавшееся в надежду, что так оно и случится.

 

А вот когда эта надежда переросла в ощущение, близкое к уверенности, стоит подумать. Возможно, в тот момент, когда Рик без особой нужды («за язык я его не тянул») при одной из наших встреч принялся излагать мне, профану в этих вопросах, различие между функциями ЦРУ и Национального разведывательного агентства США. Наверное, никаких секретных сведений он при этом не разгласил, но получился как бы «доверительный разговор», от которого один шаг, вроде бы, оставался до вопроса: «а что бы ты сказал, Рик, если бы мы тебя попросили сообщить нам еще…» — ну, и т.д. и т.п. Именно тогда я и решил, что нужно безотлагательно уведомить наших чекистов о не совсем обычном поведении моего нового американского друга. Что и было сделано.

 

*— Не касались ли ваши беседы внутриполитического положения в Советском Союзе, образа жизни, материального положения большинства советских граждан? Какие стороны советской действительности казались Эймсу привлекательными?

 

— Не могу однозначно утвердительно ответить на этот вопрос, — не сохранилось в памяти каких-либо конкретных следов разговоров с ним на эти темы. Рик был одним из дюжины американцев, с которыми я общался в последние недели моего пребывания в Вашингтоне, готовясь к отъезду, и я, по правде сказать, не особенно много думал и вспоминал об этих людях и беседах с ними потом, вернувшись в Москву и окунувшись в новые дела и новую атмосферу назревавшей «перестройки». Целая историческая эпоха сменилась почти сразу же после тех бесед, – мудрено ли, что воспоминания стерлись из памяти…

 

Но и говорить «нет» не стал бы. Обычно в разговорах с американцами эти темы – сопоставление советской и американской действительности – так или иначе, рано или поздно обязательно всплывали. Чаще всего это выливалось в полемику по типу: «Да, Сергей, может быть, ты и прав, что у вас в стране больше сделано в смысле достижения социального равенства, но вот свободы-то вы людей лишили…». Точно знаю, что в беседах моих с «Алексом» об этом говорилось многократно. А они с Риком, насколько я понимаю, долго дружили, вместе выпили, наверное, не одну бутылку водки («русскую» оба, как бы это помягче выразиться, ценили высоко), и, даже если впрямую мы с Эймсом этих тем не касались, думаю, что от «Алекса» он о моих «проповедях» советского образа жизни слышал не раз.

 

О том, что могло привлекать Рика в советской действительности, предположу, рассуждая «от противного»: из его опубликованных высказываний и высказываний о нем (а я прочитал немалую часть из того, что появилось в прессе США и России об Эймсе после его ареста) мне показалось, что его коробили в американском обществе его чрезмерный прагматизм, всепокупающая сила и культ денег, коммерциализация всего и вся и, как результат, нередко торжествующие обывательщина и пошлость. Он, например, был поклонником и знатоком классической (в том числе русской) литературы и театра, не любил западную «масс-культуру». Мы же в СССР со всем этим, как известно, боролись, хотя бы в теории.

 

Не было Эймсу, по-моему, чуждо также внутреннее ощущение дискомфорта из-за нарушения принципа справедливости в распределении земных благ между «имущими» и «неимущими» даже в самих США, не говоря уже о Латинской Америке, откуда родом была его вторая жена и где он проработал сам несколько лет. А в Советском Союзе, при многих других недостатках, проблема социальных контрастов и неравенства была все же в основном решена, и Рик, как профессиональный «советолог», не мог об этом не знать…

 

— Давал ли ваш собеседник оценки американским реалиям, политике Белого дома?

 

— О каких-либо конкретных критических высказываниях Эймса по поводу американских реалий во время наших бесед я не помню, а вот что касается международной политики официального Вашингтона, то такая критика с его стороны была. У меня имеется даже документальное подтверждение того, что Эймс не одобрял, в частности, линии тогдашней администрации США в вопросах контроля над вооружениями и в отношении СССР в целом. Это книга, которую мне прислал Рик, когда узнал, что я покидаю Вашингтон. Ее заглавие — «Смертельные гамбиты. Администрация Рейгана и тупик в контроле над ядерными вооружениями».

 

Автор этой книги — в прошлом журналист, а ныне заместитель госсекретаря США Строуб Тэлботт. В исследовании, написанном по горячим следам, он проанализировал ход и результаты советско-американских переговоров об ограничении и сокращении ядерных вооружений в начале 80-х годов и пришел к выводам, явно неблагоприятным для официального Вашингтона. Тэлботт, по сути дела, утверждал, что окружавшие Рейгана и пользовавшиеся его благорасположением крайние правые вынудили американских дипломатов разыгрывать за переговорным столом в Женеве нечестную партию в надежде добиться от СССР односторонних уступок и обеспечить словесное прикрытие наращиванию гонки вооружений. Это, по мнению Тэлботта, привело к опасному тупику в деле контроля над вооружениями. Угроза ядерного конфликта и протесты общественности, прежде всего в Западной Европе, требовали от Соединенных Штатов вести переговоры более корректно, честно и в духе компромисса.

 

Эймс прислал мне эту книгу со своей надписью на титульном листе. Она гласила: «Сергей! Вот хороший, хотя и безрадостный отчет об итогах последних нескольких лет. Нам нужен подлинный синтез». Подписано: «Рик, февраль 1985 г.».

1.0-1

Титульный лист книги С. Тэлботта с автографом Олдрича Эймса

«Сергей! Вот хороший, хотя и безрадостный отчет об итогах последних нескольких лет. Нам нужен подлинный синтез»

По сути дела, это посланное мне на память резюме того главного, что мой собеседник, по-видимому, считал нашей общей задачей: помочь найти такое решение важнейшей в ту пору международной проблемы, в котором оказались бы учтенными в равной мере законные интересы и требования как США, так и Советского Союза. Такой подход был, бесспорно, намного ближе к нашей тогдашней концепции ведения переговоров, чем к рейгановской позиции «крестового похода» и изматывания СССР гонкой вооружений.

 

*— Если возможно, обрисуйте атмосферу ваших завтраков с Эймсом — в каких ресторанах вы встречались, что обычно входило в меню, кто платил и т.д.

 

Местами наших встреч с Эймсом была пара-тройка ресторанов в центре Вашингтона, сравнительно недалеко от советского посольства (оно в то время размещалось в особняке на 16-й стрит, минутах в десяти ходьбы от Белого дома). То были рестораны «средней руки» — не из самых шикарных, но и не «забегаловки» – закусочные типа «Макдональдсов», которых в американской столице, как Вы понимаете, тоже хватает. Описывать их мне не хочется: сейчас в Москве и других российских городах таких ресторанов немало, и тем, у кого есть деньги их посещать, мои описания были бы скучны; тех же, у кого таких денег нет и не предвидится, не хочу попусту дразнить. Средние рестораны, с нормальной кухней, без особых изысков (хотя, при желании, можно было бы и устриц заказать): бифштекс там или «деволяй», салат, сыр, кусок яблочного пирога да кофе. Ну, разумеется, рюмка или две вина либо водки, — без этого не обходилось. Расплачивались иногда «вскладчину» (по-английски — «сплит»), чаще Рик или «Алекс» (когда встречались втроем) брали расходы на себя, поскольку приглашающей стороной почти всегда были они. Бывало, что я дарил в ответ бутылку «столичной».

 

— Жаловался ли Эймс на материальные затруднения, говорил, что располагает конфиденциальной информацией? Видел ли со своей стороны Рик в вас человека, связанного каким-либо образом с разведкой?

 

— На материальные трудности Рик мне, насколько помню, не жаловался. Напротив, как-то раз, когда мы выходили из ресторана, показал на припаркованную неподалеку спортивную ярко-красную — явно не дешевую — автомашину и с гордостью сообщил мне, что это «его колымага».

 

На свою способность «поделиться конфиденциальной информацией» Рик, пожалуй, намекал, — я имею в виду ту самую беседу о «функциях ЦРУ и НРА», которую он затеял по собственной инициативе.

 

Эймс, конечно, знал, что я не имел отношения к советским разведслужбам. Иначе грош цена была бы всей их контрразведке и ему лично, как одному из ее сотрудников. Да я и не похож был вовсе на профессионала секретных операций.

 

В порядке анекдота расскажу маленькую историю: как-то раз, еще в Нью-Йорке, мы с «Алексом» условились встретиться у центрального железнодорожного вокзала. Я приехал вовремя, прождал минут пятнадцать, но, так и не увидев «Алекса», вернулся в посольство. А на следующий день, когда мы стали с ним «выяснять отношения», он сказал: «Ну, Сергей, теперь я точно знаю, что ты не из КГБ: ведь я тебе назначил свидание у «Сентрал стэйшн», а ты поехал к «Виндзор стэйшн» (это вторая крупнейшая нью-йоркская железнодорожная станция, но я не удосужился хорошенько в них разобраться).

 

Так что нет, не видел во мне Эймс сотрудника разведки, — просто знал, что я человек из советского посольства.

 

— Если говорить о мотивах, побудивших Эймса вступить в тайное сотрудничество с советской разведкой, что на ваш взгляд, было главным?

 

— Это не простой вопрос. Мне кажется, что у нас в России «ходовой» версией, можно сказать, клише на уровне массового сознания стало мнение, что Олдрич Эймс «продал имевшийся у него товар», просто позарившись на деньги. Идти против устоявшегося предрассудка трудно, тем более, когда дело касается такой тонкой материи, как чужая душа, которая, как известно, всегда потемки. И все же попытаюсь.

 

Эймс, если верить Питу Эрли, заявлял последнему, что он против упрощений в объяснении того, почему он без угрызений совести пошел на измену. Там, говорил он, был целый комплекс причин и обстоятельств, ни одно из которых не следует отделять от других.

 

Первым на поверхности лежит и вправду тот очевидный факт, что Рик в какой-то момент испытал острую нужду в довольно значительной сумме денег (пятьдесят тысяч долларов) и, поняв, что может ее получить, выдав русским известные ему секреты ЦРУ, отправился в советское посольство. Однако далее в его беседах с Эрли следует долгая цепь размышлений вслух на тему: почему он сделал это достаточно легко, не преодолевая никаких внутренних, психологических барьеров? Почему оказался «морально готов к измене»? И я бы еще добавил: почему в самом конце своей эпопеи, отвечая на вопрос допрашивавшего его фэбээровца, что бы он выбрал — ЦРУ или КГБ, если бы ему пришлось начать все сначала, Эймс, не задумываясь, сказал: «КГБ»?! (Это цитата из книги Питера Мааса «Шпион-убийца»).

 

У меня есть выписка из рассекреченного и опубликованного в октябре 1994 г. доклада генерального инспектора ЦРУ Хитца, в котором «факторы, толкнувшие Эймса к принятию решения заняться шпионской деятельностью», «разложены по полочкам» в следующем порядке: «Основным фактором… стало его отчаянное финансовое положение… Кроме того, по признанию самого Эймса, в 1985 г. для него перестали существовать некоторые «барьеры»: а) он имел возможность встречаться с советскими представителями с санкции ЦРУ; б) он знал, что ему не придется скоро проходить проверку на «детекторе лжи»; в) у него произошла переоценка ценностей и изменилось отношение к работе в ЦРУ вследствие продолжительных бесед с советскими представителями и г) он был убежден, что «правила для других на него не распространяются».

 

Каждый может выбрать любой из вышеперечисленных факторов и назвать его «главным», в зависимости от своих склонностей и пристрастий. Но сам Эймс после своего ареста неоднократно, например, в интервью корреспонденту газеты «Вашингтон пост» 4 мая 1994 г., выделял все же мысль, что «на сотрудничество с Советами он оказался готов в силу сложившихся у него убеждений».

 

Наверное, и впрямь главным «бродилом», «закваской» его поступка стали все же не размышления о деньгах и не желание показать свою «особость», а мысли и чувства, связанные с большой политикой. Помните его слова на суде: «для меня стал невыносимым вираж вправо, взятый властями нашей страны в 80-е годы»? Я мог бы сослаться и на целый ряд других опубликованных высказываний Рика, на основании которых можно утверждать, что в политике он стал самым настоящим диссидентом — человеком, весьма критически относившимся к действиям собственного правительства и ко многим другим реалиям того общества, в котором жил.

 

По свидетельству Пита Эрли, еще в 1983 г. один из сослуживцев после резких высказываний Эймса в адрес своего ведомства и начальства пришел к выводу: «Циничное отношение Рика к ЦРУ уже переросло в откровенную ненависть не просто к людям, на которых ему приходилось работать, но к самому этому учреждению и ко всему, что с ним было связано».

 

Видите, как «круто» сказано: ненависть ко всему, что связано с ЦРУ… Согласитесь, это трамплин для далекого прыжка в направлении сотрудничества с Советским Союзом. Он его и совершил.

 

— Если чрезмерное корыстолюбие приписывается Эймсу несправедливо, отчего же его гонорары от получателей информации с Лубянки оказались столь баснословно велики? Ведь ему заплатили, если верить сообщениям из различных источников, свыше 1,5 миллиона долларов...

 

— Ну, во-первых, термин «баснословно» здесь, видимо, не вполне подходит. Из той же книги Эрли известно, например, что московский инженер Адольф Толкачев, передававший ЦРУ совершенно секретную информацию о советской военной промышленности, получил от своих американских «заказчиков» еще больше — два миллиона «зеленых». Разведки обеих стран играли, как видим, «по-крупному». Призы-то какие! Толкачев сэкономил американскому военно-промышленному комплексу миллиарды долларов, а Эймс, в принципе, на протяжении почти десятилетия превращал в пыль все хитроумные операции ЦРУ против СССР и Российской Федерации. Не окажись у нас изменников на самом «верху»…

 

Во-вторых, насколько я понимаю, сам Олдрич Эймс потребовал от «Лубянки» 50 тысяч долларов, и не более. Все остальное – инициатива другой стороны. Во всяком случае, из того, что мне довелось читать, получается, что Рик как бы благоденствовал под «золотым дождем», о котором не просил, но которому, конечно, радовался и немножко удивлялся его обильности. Так что никакого корыстолюбия Эймс не проявил. Другое дело, что, не будучи ни сребролюбцем, ни, тем более, скупердяем, он любил «пожить красиво», коли случай представился, а паче того наслаждался возможностью устроить «красивую жизнь» женщине, которую любил — своей второй жене Марии дель Росарио.

 

— Эймс производил на вас впечатление человека, разочаровавшегося в жизни? Эрли, например, свое повествование о нем нашпиговал частыми подробностями о количестве выпиваемого за день виски и прочих горячительных напитков. По его словам, даже на встречи с Чувахиным, в ходе которых передавались “кипы секретных документов”, он якобы приходил не совсем трезвым... Что вы скажете об этом?

 

— Эрли, в данном случае, рисует скорее не портрет, а карикатуру. Может быть, и даже наверное, Рик временами старался «топить в вине» грустные мысли, но он ничем не напоминал разочаровавшегося в жизни забулдыгу-алкоголика.

 

«Мой» Эймс, каким я его видел и запомнил, — напротив, личность сильная, настоящий «матерый разведчик» (который, при случае, и выпить мог, но головы не терял) и в то же время — интеллектуал, умница и эрудит. Высокого полета птица! Думаю, ему (как, впрочем, и «Алексу») и впрямь тесно и душно было в рейгановской Америке и ее ЦРУ, потому что, если говорить всерьез, вся эта сверкающая махина — современная Америка — крутится-то, в основном, вокруг таких жалких «ценностей» и олицетворяющих их фигур, как деньги и тот, кто лучше всех умеет их «делать». А при правых республиканцах у власти этот культ богатства даже не пытались рядить в одежду «общества всеобщего благоденствия», как при демократах с их «социальными пособиями» и пр. Но Рик не опустился, а, скорее, воспарил над действительностью — пойдя на дерзкий и большой поступок.

 

— Как вы считаете, то, что начав работать на советскую разведку, Эймс «сдал» около двух десятков высокопоставленных предателей в СССР из различных сфер, включая КГБ, ГРУ ГШ и МИД, в самом деле нанесло ущерб российско-американским отношениям, или поднятая вокруг разоблачения Рика шумиха в США, подхваченная многими отечественными СМИ, была сплошным лицемерием? Как вы оцениваете содеянное им с точки зрения морали?

 

— В реакции США, последовавшей за арестом Эймса в 1994 г., я на первое место поставил бы раздражение от уязвленного самолюбия. Непривычная для творцов «нового мирового порядка» ситуация: не они купили, а у них «увели» крупного разведчика! Пощечина была звонкая, на весь мир.

 

Хотя выигрыш для российской разведки от перехода на нашу сторону Эймса был, несомненно, велик, реальный ущерб для интересов Соединенных Шатов (имея в виду нормальные государственные интересы, а не пиратские намерения) был минимален: Рик ведь, за небольшим исключением, передавал сюда лишь ту информацию, которая касалась собственных проделок ЦРУ против СССР и РФ. Поэтому говорить о реальном ущербе для российско-американских отношений неправомерно.

Арест Олдрича Эймса агентами ФБР

21 февраля 1994 г.

Мой друг Олдрич Эймс и его жена Росарио

Следует также иметь в виду и следующее: Эймс объективно мог способствовать срыву крупнейшего стратегического замысла Вашингтона по уничтожению «империи зла», как они именовали Советский Союз. «Колокол» (избранный Эймсом оперативный псевдоним для связи с советской разведкой) ведь не только «рядовых» шпионов ЦРУ в наших рядах раскрывал; он и о так называемых «агентах влияния» и просто агентах вражеской разведки, имевшихся в высоких сферах советского руководства, на Лубянку сообщал. Там от Рика узнавали и о крупных суммах, которые США выплачивали в виде разного рода гонораров и премий за особое рвение нашим горе-«реформаторам».

 

Однако к моменту раскрытия «крота» в ЦРУ американское руководство прекрасно знало, что в России «процесс пошел» и зашел уже достаточно, с их точки зрения, далеко, и никакие донесения Эймса тут уже ничего не могли изменить. М.С. Горбачев, например, «клал под сукно» донесения руководства КГБ, предупреждавшего о предателях, внедрившихся в советские «верхи». Так что, даже и с точки зрения срыва того, что я назвал их «пиратскими намерениями», особых причин волноваться и сердиться из-за Эймса у американских властей не было.

 

Другое дело — появился повод еще больше унизить вставшую на колени державу, поорав на нее «для острастки» и направив в Москву главу ЦРУ, чтобы добиться от «верхов» (уже ельцинских) обещания «впредь вести себя хорошо» и «не баловать», вербуя американских разведчиков. Это вот, пожалуй, второй реальный мотив, определивший шумную реакцию в США на провал Эймса в 1994 г. Третий связан с внутриполитической борьбой в самих США (республиканцы «пинали» демократов за прокол в главном разведведомстве, те огрызались, и т.п.), но это уже, как говорится, нюансы.*

 

Что касается оценки поступка Олдрича Эймса с моральной стороны, то моя точка зрения, наверное, вам уже ясна из сказанного выше. Рик и объективно, и субъективно (осознанно) встал на защиту ценностей, которые я считаю высоко моральными (таких, как отрицание всемогущества денег и неприятие деления мира на имущих и неимущих), и его поступок высоконравственен.

Последние четыре года моей служебной карьеры были поделены между отделом внешнеполитической пропаганды ЦК КПСС, куда я вернулся в 1985 году (прежде я там не работал, но этот отдел командировал меня в Нью-Йорк), и международным отделом, куда весной 1986 года мне предложил перейти на работу только что назначенный тогда секретарем ЦК по международным вопросам Анатолий Федорович Добрынин.

 

Эти четыре года оказались временем восхождения черной для СССР звезды «новомышленцев» М. Горбачева, А. Яковлева и Э. Шеварднадзе. Этой троице, как и многим людям из ее ближайшего окружения (в данном случае я не включаю сюда Добрынина — он, хотя и стал секретарем ЦК, но фактически так и не нашел своей «ниши» в царедворчески-бюрократическом «синклите» вокруг Генсека Горбачева и был оттуда вскоре выдворен), не нужно было то, что я старался делать всю свою сознательную жизнь, — анализ и объективная информация о событиях и процессах на международной арене под углом зрения защиты национальных интересов Родины. По большей части им нужна была лишь та псевдоинформация и те оценки, которые «подтверждали мудрость» взятого ими с конца 1980-х годов курса на отказ от социалистического выбора и фактическую ликвидацию СССР путем его «включения в семью демократических государств».

 

При всей несопоставимости положения на иерархической лестнице, эта нестыковка взглядов между мной, консультантом отдела, и членами Политбюро и секретарями ЦК, курировавшими его работу, рано или поздно должна была выйти наружу и иметь свои последствия. Что однажды и произошло. Связано это было с проходившими в 1988 г. в Вашингтоне и Москве советско-американскими переговорами «по вопросам информации». Но это история, о которой следует рассказать отдельно.

Сноски:

1.0
bottom of page