Дивильковские
воспоминания о семье и эпохе
Выстрелы в Лозанне
10 мая 1923 года в тихой и благополучной Лозанне, на берегу Женевского озера, в быстро пустевшем незадолго до закрытия ресторане «Сесиль» прогремело семь выстрелов, эхо которых разнеслось по Европе и на целых два десятилетия заглушило любые изъявления готовности к согласию и добрососедству, которыми, может быть, и хотели обменяться государственные деятели и дипломаты двух не самых воинственных стран на континенте — Швейцарии и СССР. О субъекте, стрелявшем из браунинга калибра 6,35 мм, — потом. Главной же мишенью и жертвой стал немолодой худощавый человек с усталым лицом и не очень ухоженными бородкой и усами, одетый в рыжеватого цвета двубортный костюм. Это был Вацлав Воровский[1])
Трудно переоценить тяжесть утраты, которую понесла в результате этого террористического акта молодая советская дипломатия.
Вацлав Вацлавович Воровский родился в 1871 году в Москве в семье потомственных дворян польского происхождения. Он рано проникся революционным духом Герцена, Маркса и Плеханова. Еще будучи студентом Высшего московского технического училища, вступил в «Рабочий союз», созданный другим бунтарем по имени Владимир Ульянов, и с тех пор всю свою жизнь занимался распространением и защитой социалистических идей.
В 1902 году, после очередной ссылки за «антиправительственную деятельность» в российскую глушь (Вятка), он уехал в Швейцарию, где, работая инженером на заводе «Сименс-Шуккерт», одновременно стал сотрудничать в ленинской газете «Искра». Вскоре Воровский подружился и с самим Владимиром Ильичем, став одним из его ближайших соратников.
Он всегда любил писать и часто печатался — в большевистских, а отчасти и «подцензурных» газетах и журналах. С 1904 года, выполняя поручение руководства РСДРП, большую часть времени посвящал партийной работе в южных городах российской империи — Одессе, Николаеве, Севастополе. В 1905 году по рекомендации В.И. Ленина, писавшего о нем: «он знает языки, умеет говорить и обладает представительностью», — был назначен представителем ЦК российских социал-демократов в Международном социалистическом бюро «Второго Интернационала». Одновременно продолжал революционную деятельность на Украине, в Петербурге и Москве.
В разгар первой мировой войны, используя старые связи, Воровский поступил на службу в петроградское отделение фирмы «Сименс-Шуккерт», что позволило ему отправиться в качестве ее представителя в столицу нейтральной Швеции (1915 год). В Стокгольме Вацлав Вацлавович работал в местной группе российских социал-демократов и устанавливал связи с социалистами других стран Европы. По всем важным вопросам он постоянно поддерживал контакты с В.И. Лениным. После февраля 1917-го с помощью местных социал-демократов участвовал в организации переезда лидера российских коммунистов из Швейцарии на родину. При этом на «летучем» совещании, которое Ленин по дороге провел в Стокгольме, было принято решение о создании здесь же Заграничного бюро ЦК РСДРП во главе с Воровским. Таким образом, Вацлав Вацлавович стал руководить всей деятельностью большевиков за границей.
Не удивительно поэтому, что после победы социалистической революции в России в октябре 1917 года именно на долю Воровского выпала роль первого советского «полпреда»: правительство РСФСР назначило его своим полномочным представителем в Швеции, Дании и Норвегии. В этом качестве в 1918 году он вел в Стокгольме неофициальные (параллельные Брест-литовским) переговоры о заключении мира между Советской Россией и Германией и налаживал торговые отношения РСФСР со Скандинавскими странами; летом того же года возглавлял делегацию РСФСР на переговорах о мире с Финляндией; в 1921 году стал советским полпредом в Италии, а весной и летом 1922 года вместе с народным комиссаром по иностранным делам Г.В. Чичериным вел на конференциях в Генуе и Гааге сложную борьбу за признание Европой Советской России, ее экономических и финансовых интересов.
То были годы, когда ведущие капиталистические державы, а вслед за ними и вся почти остальная Европа сперва открыто, а потом чуть более завуалировано пытались «задушить большевизм в колыбели» (выражение британского премьер-министра Уинстона Черчилля). От вооруженной интервенции и поддержки сил внутренней контрреволюции в России до разного рода крупных и мелких провокаций, хулиганских выходок и оскорблений в адрес Советской власти и ее представителей, — все пускалось в ход в отместку за покушение на интересы иностранного капитала, которое позволили себе большевики. И Воровскому, находившемуся «на переднем крае», пришлось больше, чем кому-либо, вести борьбу в защиту чести, достоинства, интересов, а то и самой жизни молодого Советского государства и его посланцев, в т.ч. себя, своей жены и сотрудников.
Целые тома, наверное, можно было бы составить из нот протеста, опровержений и писем в газеты — то едко-насмешливых, то гневно-обличительных, — которые сочинял в этой связи Воровский от своего имени и от имени правительства РСФСР в бытность полпредом в Скандинавии и Италии. И при всем том он оставался личностью, к которой не могли не испытывать уважения и симпатии даже политические противники.
По этому поводу швейцарская исследовательница Аннетта Гаттикер, собравшая обширный материал о первом советском после для своей книги об обстоятельствах его убийства, свидетельствует: «Его обширные познания и манера держаться с большим достоинством открывали перед ним все двери, он был желанным гостем во многих салонах Рима… Его очень ценили за то, что он глубоко разбирался в вопросах истории религии и истории искусства и обладал высокой культурой одновременно в философской, литературной, художественной и технической областях. Он был очень добр по отношению к своей тяжело болевшей жене — то был абсолютно счастливый союз, — и являлся также примерным отцом семейства».
Таким был человек, которому осенью 1922 года Совет народных комиссаров дал новое ответственное поручение.
Вацлав Вацлавович Воровский (1871-1922 гг.)
В.В. Воровский на конференции в Лозанне
В послевоенном «обустройстве» Европы наступал один из наиболее острых моментов: страны-победительницы намеревались завершить раздел «наследства» Турции, проигравшей войну вместе с Германией. Главным претендентом на добычу выступала «владычица морей» Англия. На основании Севрского договора 1920 года ее войска вместе с войсками Франции и Италии уже оккупировали часть турецкой территории; Британия установила контроль над турецким флотом и получила свободный доступ в Черное море. Это не могло не заботить Советское правительство, ибо ставило под угрозу с моря южный фланг России и Украины.
Летом 1922 года В.И. Ленин просил наркома Чичерина подумать о нейтрализации угрозы путем вынесения вопроса о режиме Черноморских проливов — Дарданелл и Босфора — на новую международную конференцию.
Страны «Антанты», в свою очередь, намеревались решить вопрос применительно к собственным интересам и, по возможности, без учета мнения России и Турции. Однако, «выключить из игры» ни ту, ни другую страну они уже не были в состоянии: войска Турции, где власть перешла к патриотически настроенному правительству Кемаля Ататюрка, громили греческие силы, брошенные против них «Антантой»; на фронте дипломатии новым фактором стали сближение и взаимопомощь между кемалистской Турцией и Советской Россией.
РСФСР шутить с собой не позволяла: когда 23 сентября 1922 года английское радио (видимо, в порядке запуска «пробного шара») передало сообщение об установлении блокады Босфора и Дарданелл, Советское правительство ответило жесткой нотой правительствам Англии, Франции, Италии, а также Югославии, Болгарии, Румынии, Греции и Египта. «Свобода проливов, говорилось в ноте, необходима прежде всего черноморским державам, России с ее союзниками и Турции, как охватывающим большую часть черноморского побережья»; для решения судьбы проливов необходимо созвать конференцию «всех заинтересованных держав, и в первую очередь черноморских государств».
Англия уступила: в конце октября РСФСР была приглашена к участию в обсуждении вопроса о черноморских проливах на созывавшейся международной конференции по Ближнему Востоку.
Конференция открылась 20 ноября 1922 года в Лозанне. Русскую делегацию (с декабря 1922 г. — делегацию СССР) возглавил Чичерин, но едва ли не самая активная роль в дипломатической игре выпала на долю Воровского.
Одним из главных козырей была близость позиций советской делегации и турок: «Будем работать вместе», — договорились в начале конференции Воровский и возглавлявший делегацию Турции министр иностранных дел Исмет-паша. Вскоре, однако, турки стали пасовать перед нажимом со стороны западных союзников.
Европейские державы пытались диктовать на переговорах неприемлемые условия: настаивая на «демилитаризации проливов», т.е. уничтожении турецких береговых укреплений, требовали в то же время вопрос о проходе иностранных военных судов через Босфор и Дарданеллы передать «на рассмотрение экспертов», притом без участия русских. Скоро конференция стала походить на закулисный торг между Англией и Турцией, в ходе которого глава английской делегации лорд Керзон всячески «вбивал клин» в отношения Советской России с турками, обещая последним мандат на управление нефтеносным Мосулом и крупный финансовый заем.
«Дожав» турок, в декабре 1922 года союзники внесли на конференции «окончательный» проект соглашения, предусматривавший открытие проливов и Черного моря для иностранных военных судов, и заявили о намерении заключить соответствующий договор вопреки возражениям советской стороны и без ее подписи.
Для «уточнения деталей и редактирования» проект был передан в комиссию экспертов без участия России; содержание документа держалось от нее в секрете. Когда же, узнав его, делегация СССР решительно этот проект отвергла, Керзон и другие вслед за ним объявили, что конференция «прервана». После чего все разъехались.
Покинула Лозанну и советская делегация. Видимо, только этого и дожидавшиеся союзники теперь стали готовиться к возобновлению конференции для подписания договора, но уже не приглашая СССР.
Не сладко было Воровскому и его сотрудникам в Италии, куда Вацлав Вацлавович возвратился в феврале 1923 года, чтобы возобновить свои функции полпреда. Пришедшие незадолго перед тем к власти в стране фашисты Муссолини питали особую неприязнь к СССР: неприкосновенность советских дипломатов постоянно нарушалась, они подвергались допросам и обыскам, их почта досматривалась полицией, за ними велась плотная слежка.
И все же, как ни скверно было в Риме, еще хуже пришлось Воровскому, когда, следуя директиве Советского правительства, он в сопровождении двух сотрудников — Жана Аренса из ТАСС и Максима Дивильковского[2]) — вновь направился в конце апреля в Лозанну, на этот раз в качестве официального руководителя делегации СССР на переговорах по Черноморским проливам.
Началось с того, что его отказались здесь в этом качестве принимать, дав понять, что участвовать в дальнейшей работе конференции он сможет только при условии предварительного согласия с текстом конвенции о проливах, выработанным союзниками без участия советской стороны.
Воровский протестовал, но безуспешно: в ответ вновь и вновь предъявлялось то же ультимативное требование.
Вопреки своему хваленому «гостеприимству», власти Швейцарии, узнав, что секретариат Лозанской конференции «считает нежелательным пребывание на ней русских», перевели это в плоскость прямых недружественных действий: Воровский и вся его делегация, рассматриваемые отныне как «частные лица», были лишены услуг, в т.ч. полицейских, по обеспечению их личной безопасности; МИД Швейцарии отказал во въезде в страну советскому дипломатическому курьеру, лишив тем самым правительство СССР и его представителя в Лозанне возможности вести между собой деловую переписку. Все это было вопиющим нарушением норм международного права.
Каждому посвященному было ясно, кто, в первую очередь, стоял за этим «дипломатическим беспределом»: конечно, Англия в лице министра иностранных дел лорда Керзона. Отсюда же исходили и импульсы к всяческому раздуванию в европейской печати враждебной кампании в отношении Советского Союза и его представителей.
5 мая в швейцарских газетах, со ссылкой на секретариат Лозаннской конференции, было предано огласке сообщение, что Вацлав Воровский не может рассматриваться как участник этого международного форума. Сообщение это было воспринято как команда «ату его!» наиболее оголтелыми антисоветчиками.
6 мая была совершена хулиганская выходка против делегации СССР: в гостиницу «Савой», где разместились Воровский и его сотрудники, явилась группа членов «Национальной лиги» — полувоенного формирования фашистского типа, созданного в Лозанне в 1922 году для подавления забастовки типографских рабочих.
Молодчики из «Лиги» потребовали от советской делегации «убираться из города», а покидая гостиницу, пригрозили вернуться, «когда Воровский будет один». В следующие дни, открыто поощряемые местной прессой, они маршировали по улицам Лозанны, выкрикивая оскорбления и угрозы в адрес советских дипломатов.
В журналистских кругах Лозанны начали распространяться слухи о готовящемся покушении на советского полпреда, о чем, по мнению газетчиков, швейцарской полиции было известно. Несколько писем с угрозами расправы получил Аренс. В окна номера гостиницы, где жили члены делегации, неизвестные бросали камни…
Видимо, с точки зрения британских правящих кругов, наступал решительный момент в реализации замысла «международно признанного» захвата контроля над входом в Черное море. Создавая соответствующий «психологический контекст», правительство Англии 8 мая 1923 года направило правительству СССР и одновременно предало огласке меморандум, известный в советской историографии как «ультиматум Керзона»: обвиняя советскую власть в ведении враждебной пропаганды против Великобритании в Иране, Афганистане, Индии, английское правительство одновременно требовало уплатить компенсацию британским подданным за национализацию их собственности в России и угрожало разрывом отношений. Европейская пресса немедленно подхватила эту тему.
Воровский готовился к худшему. 9 мая он отправил временному поверенному в делах СССР в Берлине для передачи Чичерину следующее послание: «Принимает ли полиция какие-нибудь меры для нашей охраны, нам неизвестно.
Внешне этого не видно. За этими хулиганящими мальчиками слишком ясно чувствуется чужая сознательная рука, возможно даже иностранная. Швейцарское правительство, хорошо об этом осведомленное, ибо все газеты полны этим, должно нести ответственность за нашу неприкосновенность. Поведение швейцарского правительства есть позорное нарушение данных в начале конференции гарантий, и всякое нападение на нас в этой архиблагоустроенной стране возможно только с ведома и попустительства властей…»
В ночь на десятое мая через Берлин Воровскому была направлена из Наркоминдела телеграмма с указанием немедленно покинуть Лозанну. Но поздно, слишком поздно!..
До полутора миллиона соотечественников разбросали по зарубежью октябрь 17-го и последовавшая за ним гражданская война в России. По прикидке экспертов, около 60 тысяч из них — в основном, офицеры бывшей царской и «белой» армий, — составляли, так сказать, актив этой до предела заряженной антикоммунизмом массы. Они объединялись в организацию, именовавшуюся «Всеобщим союзом бывших русских воинов», во главе которой в начале 1920-х годов стоял небезызвестный генерал Врангель. «Свои люди» были у него в Берлине и Риме, Нью-Йорке и Шанхае и, конечно, в столице прекрасной Франции — Париже.
Понятно, что «воинство», рассеянное по этим и другим географически удаленным одна от другой точкам, ни к каким реальным боевым действиям способно не было. Однако, оно могло причинять и причиняло русским большевикам немало неприятностей, ведя яростную антисоветскую агитацию и активно сотрудничая с западными спецслужбами в засылке шпионов, диверсантов и саботажников в Советскую Россию.
Был у барона Врангеля по крайней мере один «надежный человек» и в Швейцарии: некто Аркадий Полунин, в молодости агент сыскной полиции в Санкт-Петербурге, а позднее — офицер контрразведки при штабах белых генералов Алексеева и Деникина. Теперь он состоял в хорошо оплачиваемой должности личного секретаря Жоржа Лодыженского, официально — главы еще не закрытой в ту пору швейцарскими властями миссии российского императорского Красного Креста в Женеве, фактически же — представителя крупнейшей белоэмигрантской организации «Российский национальный комитет» с центром в Париже.
Излишне говорить, что «доктор Лодыженский» и его «секретарь» не только были прекрасно осведомлены об истинном характере занятий друг друга, но и всячески один другому помогали в решении единой, по сути дела, задачи. О совпадении их взглядов на политику говорит хотя бы то, что «доктор» впоследствии стал одним из основателей «Международной антикоммунистической лиги», Аркадий же, по словам самого Лодыженского, придерживался мнения, что «все советские руководители подлежат уничтожению»
Объединяло Лодыженского и Полунина и нетерпеливое желание поскорее принести на алтарь антибольшевистского крестового похода чью-либо свободу или даже жизнь, — однако, не свою собственную. Такая возможность представилась им весной 1923 года.[3]
В XVIII–XIX веках тысячи швейцарских, равно как и французских, голландских и прочих граждан из Европы ехали в Российскую империю «на ловлю счастья и чинов», а паче всего ― ради прибыльного гешефта, или, как сейчас сказали бы, бизнеса. Одним из таких «ловцов удачи» был некто Йоган Конради, кондитер из швейцарской деревушки в долине Шамс, покинувший родину и обосновавшийся на далекой чужбине в 1855 году. Женившись на эстонке, он основал шоколадное производство в Санкт-Петербурге и окончил свои дни там же в 1887 году, оставив процветающее «дело» и двух сыновей, не менее удачливых в бизнесе: вскоре к кондитерской фабрике добавилось еще несколько, в том числе одна ткацкая. Незадолго до начала первой мировой войны фабрики были выгодно проданы, оставив наследников Йогана Конради с немалой «движимостью» и «недвижимостью».
От брака второго из сыновей Йогана ― Морица Конради и немецкой еврейки Луизы Райнеке в 1896 году появился на свет Мориц Александр ― личность вспыльчивая и малоуправляемая; по свидетельству биографов, полученное благодаря состоятельным родителям неплохое образование (главным образом, с частными учителями) и полуеврейское происхождение не помешали Морицу-младшему стать ярым антисемитом: не в состоянии простить матери ее еврейского происхождения, он затевал по этому поводу яростные скандалы в собственном семействе.
Антисемитизм, впрочем, не был единственной отличительной чертой мироощущения Морица Александра. По оценке, данной позднее этому персонажу неплохо его знавшим швейцарским парламентарием Николь, «он искренне верил, что человеческий род делится на две большие категории ― тех, кто командует, действует кнутом, и тех, кто должен им подчиняться. Он охотно использовал применительно к людям «второй категории» слово «собаки»… Собаками, по Конради, являлись все, кто верил в человеческий прогресс и трудился ради освобождения индивидов, составляющих народы».
Разразившаяся в 1914 году мировая война помогла Морицу удовлетворить и давно созревшее желание оставить родительский кров, и свойственную этому молодому человеку жажду приключений. Конради отправился добровольцем на фронт. Получив несколько ранений и звание сержанта, он в 1916 году окончил военное училище императорской гвардии в Петрограде и в офицерском звании некоторое время воспитывал в нем кадетов. 1917-й год вновь застал его на театре военных действий ― в Карпатах. Взрывом снаряда он был тяжело контужен в голову и, в качестве компенсации, стал георгиевским кавалером. Узнав о происшедшем в Питере взятии власти большевиками, оставил свой полк и укрылся во временной столице Румынии Яссах. Там примкнул к одному из первых белых формирований – бригаде генерала Дроздовского. Началась эпопея участия в вооруженной борьбе против Советской власти, которую Мориц, как и тысячи других разгромленных «белопогонников», закончил в Крыму, откуда в 1920 году вместе с «боевой подругой», ставшей потом его женой, полькой Владиславой Шварцевич, бежал в Турцию.
Активное участие Морица в белом движении не осталось секретом для ВЧК Фелиса Дзержинского, и семье Конради пришлось испить чашу возмездия. Ее имущество было конфисковано, родители Морица и его старший брат и сестра мобилизованы на трудовой фронт. Во время «красного террора», которым Советская власть ответила на убийство левыми эсерами М.С. Урицкого и ранение Ленина 30 августа 1918 года, Конради-отец и старший брат Морица были арестованы ЧК; через несколько дней отец был отпущен на свободу, но вскоре умер от воспаления легких, а брат канул в неизвестность (по-видимому, расстрелян). Одна из теток Морица, мадам Хоффман, по слухам, была убита в собственной ванной то ли китайскими, то ли латышскими стрелками, воевавшими против «белых» на стороне большевиков.
Мадам Конради с четырьмя детьми, распродав остатки имущества, репатриировалась в Швейцарию (в России, впрочем, пожелали остаться ее 17-летний сын Виктор и дочь Ксения, бывшая замужем за русским офицером). «Когда эти печальные новости достигли турецкого города Каллиополи, где в то время находился Конради, им овладел приступ ярости, и он решил убивать всех советских руководителей, которые встретятся ему на пути»[4].
В 1921 году Мориц Конради с женой добрался до швейцарского города Цюриха, где они и поселились вместе с прибывшей туда ранее его мамашей. В те нелегкие послевоенные времена почти всем вокруг приходилось добывать хлеб насущный «в поте лица своего», и Мориц устроился чертежником в одну из фирм. Однако прирожденные тщеславие и авантюризм не давали покоя: манили радости жизни и горизонты «больших дел». К тому же, снова разгорался конфликт с мадам Конради-старшей из-за ее семитского происхождения. И все явственнее давали о себе знать признаки нервного заболевания на почве давней контузии, все сильнее тянуло к вину и кокаину.
Оставив мать и жену, Конради поселился у приятеля ― такого же, как и он, российского белоэмигранта швейцарских корней, и принялся обдумывать планы своего дальнейшего существования. За этим занятием его и застало известие об открытии неподалеку, в Лозанне, международной конференции с участием делегации из Советской России.
Решение не заставило себя ждать: он поедет в Лозанну и убьет «русскую собаку» Чичерина, но сперва нужно обзавестись деньгами и получить хотя бы какую-то информацию. Он пишет письма знакомым, испрашивая совета, и получает его: ему следует обратиться в женевское отделение российского Красного Креста. Так возникает связь между Конради и обитателями белоэмигрантского гнезда в Женеве ― Лодыженским и Полуниным.
Надо полагать, что взаимопонимание и согласие были достигнуты быстро.
Аркадий Полунин и Жорж Лодыженский
Мориц Конради
После одной-двух встреч с главой миссии Красного Креста Конради целиком перешел в ведение Полунина. Он изъявил готовность убить «одну из этих собак» ― большевистских главарей, а просил одного ― денег.
Полунин, со своей стороны, обещал и впоследствии передал Морицу немалые суммы в швейцарских франках. Он поощрял «друга» в его решимости действовать «во славу белого движения, во имя ограбленной Европы», и одновременно наставлял его по поводу того, кого и где лучше «убрать».
Сперва речь шла об одной из трех фигур: наркоме иностранных дел Чичерине, наркоме внешней торговли Красине либо эксперте советских делегаций на международных конференциях по морским вопросам адмирале Беренце. В середине апреля 1923 года Конради пытался выполнить «заказ», выезжая с этой целью в Берлин, однако никого из названных лиц там не застал и своего зловещего намерения выполнить не смог. Тогда было принято решение перенести «операцию» в Лозанну.
На встречах в Женеве в начале мая «доверенное лицо генерала Врангеля» и Мориц Конради окончательно договорились «сосредоточиться» на Воровском. Это будет удар по большевикам и напоминание всему миру о силе белого движения! — «вдохновлял» потенциального убийцу Полунин. — Дипломатические таланты Воровского, не дай Бог, вот-вот обеспечат большевистскому режиму новый (после советско-германского договора в Раппало) успех на международной арене, и прощайте надежды на реставрацию старых порядков в России… Воровский должен быть убран! А это так несложно – к дипломату ведь не приставлена охрана… Если же рядом окажутся другие советские дипломаты, надо кончать и их!
Полунин «для верности» сам едет 7 мая на разведку в Лозанну, узнает, где проживает намеченная жертва, выясняет, что помимо номера в «Савое» глава непризнанной советской делегации зарезервировал комнату в гостинице «Сесиль» на авеню Рюшоннэ. Бывший шпик жандармерии лично следит за перемещениями Вацлава Вацлавовича по городу, еще раз убеждается, что у того нет охраны, и, вернувшись в Женеву, сообщает обо всем Конради: «можно действовать», — не забывая при этом вручить очередную порцию франков.
Вечером 9-го Конради, нарушая неписаный закон российского офицерства, тщательно обрабатывает напильником головки пуль, которыми заряжен его браунинг, — насечка поможет вернее покончить с жертвой, а в случае ранения сделает более болезненной и, скорее всего, смертельной операцию.
Около пяти часов утра 10 мая поезд доставил убийцу в Лозанну. С этого момента и до самого вечера, с небольшим перерывом на послеобеденный сон (!), Конради пьет водку и коньяк — в привокзальном буфете, в баре гостиницы «Европа», где он снял номер, опять на вокзале, снова в «Европе», в ресторане отеля «Савой» и еще в полудюжине городских баров, где, щедро раздавая чаевые, наводит справки о привычках русских дипломатов. Наконец, узнав от одного из барменов, что Воровский с товарищами обычно ужинают в гостинице «Сесиль», отправляется туда…
В ресторане «Сесиль» Мориц Конради занимает место за столиком в центре зала — отсюда ему удобнее вести наблюдение. Он болтает с метрдотелем, рассказывая тому небылицы о себе: он — французский офицер, майор, говорящий на шести языках… В 20.45 в ресторане появляются Воровский и Аренс — они оживленно беседуют между собой, садятся за столик у окна, но ужин заказывать не торопятся, ждут прихода Дивильковского. Тот скоро появляется с пачкой свежих газет в руках, подсаживается к ним за столик, и все трое начинают ужинать.
Конради, по свидетельству очевидцев (хотя народу в ресторане в этот час немного), ведет себя странно — нервно смеется, разговаривает сам с собой, ест и курит одновременно… Обращаясь к метрдотелю, он вдруг спрашивает: на каком языке разговаривают те три господина? На русском, — отвечает метрдотель, и тогда Конради громко объявляет: «Не люблю славян!»
Зал ресторана, между тем, пустеет. В нем остаются лишь трое русских, еще какой-то турок и Конради. Он вновь и вновь заказывает и пьет коньяк. В 21.15 резко поднимается из своего кресла, какую-то секунду колеблется, смотрит в темное окно, а затем подходит со спины к Воровскому и стреляет ему в затылок над правым ухом. При этом выкрикивает: «Вот вам, коммунисты!»
Советский полпред медленно оседает в кресле — через несколько минут он уже мертв. Вскочивший на ноги Аренс хватает и опрокидывает столик, пытаясь прикрыться им, как щитом, но Конради посылает несколько пуль и ему, ранив в плечо и в бедро. Между тем, как скажет потом на суде убийца, «самый младший бросился на меня и схватил»[5]. Но, сбитый с ног ударом кулака Конради, 18-летний Максим, в свою очередь, получает пулю в ногу.
Все это происходит молниеносно. «Я убил русских собак!», — говорит Конради, отдавая пистолет подбежавшему метрдотелю. Затем направляется к притихшим оркестрантам и требует играть траурный марш. Оркестр отказывается исполнить его требование, и убийца медленным, торжественным шагом пересекает зал и выходит в вестибюль гостиницы.
Вот, собственно, и вся история. Разумеется, на место убийства прибыла (кстати, спустя почти полчаса) городская полиция; разумеется, были врачи, затем явились представители секретариата лозаннской конференции (все же явились!)… Убийцу арестовали и через полгода судили. Арестован и судим был также Аркадий Полунин, соучастие которого в преступлении было столь явным.
Тело Воровского с помощью швейцарских коммунистов было отправлено в Москву. Его сопровождали прибывшая 12 мая в Лозанну из Рима жена Дора Моисеевна и несколько работников Наркоминдела. Вацлава Вацлавовича хоронили в присутствии 80 тысяч человек на Красной площади в Москве, у кремлевской стены. Год спустя, 10 мая 1924 года возле здания Наркоминдела близ Кузнецкого моста в торжественной обстановке был открыт памятник, который и по сей день удивляет прохожих острой эмоциональностью и выразительностью трагической фигуры первого советского полпреда, павшего на переднем крае столкновения двух миров.
Обеденный зал ресторана «Сесиль» в Лозанне, где прогремели роковые выстрелы 11 мая 1922 года
Г.В. Чичерин на похоронах В.В. Воровского
Воровский в гробу
Памятник В.В.Воровскому на Лубянской улице в Москве
Раненый Аренс также был доставлен в Москву; Максим Дивильковский довольно быстро поправился — молодость брала свое — и до конца 1923 года успел еще поработать шифровальщиком в полпредстве в Риме. В Рим возвратилась из Лозанны и убитая горем вдова Вацлава Вацлавовича с дочерью Ниной.
Конференция в Лозанне завершилась без участия СССР в июле 1923 года подписанием ряда документов, закрепивших немалые уступки со стороны изолированной теперь Турции: в частности, специальная конвенция предусматривала свободу прохода через Босфор и Дарданеллы в мирное и военное время коммерческих и военных судов любого государства при «демилитаризации» проливов. Таким образом, английские, как и любые прочие крейсеры и линкоры могли в любой момент появиться теперь перед черноморскими портами Советского Союза. СССР никогда не признавал этого документа, и его действие было отменено решением конференции в Монтрё в1936 году.
При закрытии Лозаннской конференции было произнесено немало торжественных речей, напыщенных фраз; но ни одного раза не было даже упомянуто имя В.В. Воровского: будто и не было человека, убитого, как говорили в кругах конференции, «частным лицом по мотивам личного характера». Цивилизация…
Суд над Конради и Полуниным состоялся в ноябре 1923 года. Судило жюри присяжных, среди которых не было, разумеется, ни одного рабочего или представителя левых партий: скульптор и эксперт муниципалитета по продовольственным вопросам, торговец дровами и почтовый чиновник, мясник и служащий крупной судоходной компании — стопроцентно буржуазная публика выносила вердикт по делу об убийстве террористом — но «своим», понятным — дипломата и государственного деятеля, непонятного и во всех отношениях чужого.
Защитником Полунина выступал некто Обер, заслуживший своими речами на этом процессе прозвище «апостола всемирного антикоммунистического крестового похода» и впоследствии возглавивший крупнейшую в Швейцарии фашистскую организацию «Национальный союз»; защиту Конради взял на себя также известный антикоммунист адвокат Шопфер. Не сильно отличался от этих двоих по своим взглядам и выступавший «от обвинения» прокурор Капт, обвинявший не столько убийцу, сколько русскую революцию.
Процесс проходил в обстановке неослабевавшей травли СССР в европейской прессе. Атмосфера, близкая к истерии, царила в зале суда (фактически суд проходил в помещении одного из казино кантона Во), куда каждый раз набивались десятки поклонников и поклонниц «рыцаря белого движения», заходившихся в криках ненависти к русским, местным швейцарским и всем вообще «красным».
Неудивительно, что суд над убийцей очень скоро превратился в «процесс над большевизмом»: Конради выглядел героем, между тем как тучи ядовитых стрел летели в тень убитого посла и страну, которую он представлял. «Я вновь и вновь повторяю, — гремел с трибуны адвокат Обер, — что Конради и Полунин не совершили злодеяния. Они совершили справедливый акт возмездия».
Подстать этому был и приговор: считать Конради и Полунина «совершившими деяние, которое обусловило передачу их дела в судебную инстанцию» (т.е., соответственно, убийство и пособничество в совершении убийства), но… «не виновными и потому освобождающимися от всякого наказания».
Бурю негодования вызвало решение швейцарского суда, как и сам поступок террориста, в СССР. В те времена, когда страсти и эмоции, как половодье, еще затопляли страну, едва лишь пережившую невиданную в истории революционную ломку, одним, пожалуй, из самых мягких было высказывание Чичерина на страницах «Известий» о том, что Швейцария становится для Советской России просто черным пятном на карте и ей придется дорого за это заплатить.
У Советского правительства хватило хладнокровия и здравого смысла не прибегать к репрессиям в отношении швейцарских граждан, проживавших или временно находившихся в СССР: лишь немногим из них пришлось покинуть его пределы, без какого-либо ущерба для здоровья и имущества. Но отношения между двумя странами были испорчены ндолго: Советский Союз объявил Швейцарии «бойкот», включавший приостановку экономических отношений. Прошло долгих двадцать лет, потребовались горький опыт второй мировой войны и великий подвиг, совершенный в ней советскими людьми, чтобы два государства, Швейцария и СССР, пришли, наконец, к осознанию необходимости забыть старые обиды и чтобы стало возможным установление нормальных взаимоотношений. Лишь тогда эхо роковых выстрелов в гостинице «Сесиль» перестало тревожить память потомков.
Что же касается Конради, то этот террорист, оставленный на свободе только потому, что был антикоммунистом, прожил еще 24 года и умер своей смертью в Швейцарии в 1947 году; помимо убийства советского дипломата, след, оставленный им в памяти людей, связан, разве что, с бесчисленными скандалами, которые он впоследствии затевал в общественных местах, главным образом, в барах, на почве безудержного пьянства, бахвальства и стремления проповедовать нацистские взгляды.
Сноски: